Иван Ефремов - Тамралипта и Тиллоттама
Вот почему, сын мой, нет надежды, что ревность, возникшая в тебе, исчезнет сама собой. Чем больше будет твоя любовь, тем больше чувственная страсть, а значит, больше и ревность. Бороться с этим ты должен сам — или переработать долгими усилиями все это древнее в твоей душе в мысль, знание, мудрость, или… — гуру на минуту задумался, — или остается только путь Тантр[13] — возвысить красоту Майи до духовного подвига, до чистой радости. Для тебя путь Тантр, я мыслю, единственный…
Йог умолк и повернувшись лицом к северу, стал смотреть на утонувшую в холодном тумане долину Брамапутры. Художник молчал, пораженный и почти уничтоженный силой мысли этого человека, с легкостью разложившего на составные части сложнейшие мечты и помыслы, над которыми он, Тамралипта, безрезультатно думал много лет. Гуру разобрал и собрал узел глубоких и тайных душевных противоречий, точно это был ящик с детскими кубиками… Неужели этот великий человек не сможет вывести его на тропу мудрости, избавить от гнета страстей «медного кувшина», нижней души?
— Учитель, — обратился он к гуру, — укажи мне путь превращения моей души, тот, что ты считаешь трудным для меня. Я не боюсь ничего и готов к любым испытаниям, лишь бы обрести спокойствие и мудрость, освободиться от мучительных грез. Я не смею думать о какой-то высокой дороге, подобной твоей. Но и на простом пути кармы, я, может быть, достигну хотя бы спокойствия…
Гуру погрузился в размышление…
* * *Главный жрец Крамриш вышел во двор храма. Его недобрый тяжелый взгляд ударил в столпившихся научей, и приглушенная болтовня сразу прекратилась. Девушки разбежались, прикрываясь уголками своих покрывал. Юная Индрани, более смелая, чем ее подруги, притаилась за выступом стены и проследила, как мрачный жрец вышел за ворота и направился по пыльной дороге к городу.
— Видела, каков? — вдруг раздался у нее под ухом громкий шепот, и девочка вздрогнула, но тут же рассмеялась.
— Ш-ш-ш! — испугалась ее подруга. — Все так напуганы, а ты… если бы ты слышала, как кричал Крамриш на всех младших жрецов и прислужников. Я думала, с ним будет плохо. Весь налился кровью, на губах выступила пена! Арэ! Он камук и страшный человек. Я боюсь за Тиллоттаму!
— А я завидую ей, она смелая. Убежать из храма, одной, неизвестно куда, вольной птицей улететь далеко отсюда, вырваться из этих стен, скрыться от этих надменных и злых жрецов, от тупых и жадных купцов, которые покупают тебя, как вещь, считают за животное!
— Ты еще глупенькая, Индрани. Далеко ли убежит Тиллоттама — ей ведь негде скрыться. А Крамриш, ай, я знаю его, не даст уйти нашей красивой девадази — мало ли было ночей, в которых не раздавались бы ее стоны на ложе жреца. Он богат — стоит ему заплатить две-три тысячи рупий поклонникам Кали, у которых везде глаза и руки, и Тиллоттаму приведут к нему через неделю! Что Нагнатх, что Сапнатх…
— А полиция? Разве она не сможет защитить Тиллоттаму?
— Полиция не будет вмешиваться в священные дела. Что такое Тиллоттама — она девадази и обязана ею быть. Богатый и родовитый главный жрец всегда будет прав.
— Как бы я хотела, чтобы кто-нибудь помог Тиллоттаме! — вздохнула девочка. — Жаль, так жаль, что я еще молодая, ничего не знаю и ничего не умею!
* * *Гуру очнулся и посмотрел на художника.
— Хорошо. Я знаю, что в этой жизни это не твой путь, но испытание позволит тебе найти свой. Ты — сильная душа и страдаешь жестоко и мучительно, а потому всячески избегаешь страдания. А страдание — путь к высокому, и весь мир только благодаря страданию становится лучше. Но страдание должно, как и все в жизни, иметь меру, иначе оно обратится гибелью души и станет источником зла. Нет меры страдания в этом мире, — гуру сложил обе ладони чашей, — если зачерпнуть сейчас оттуда, — он показал на туман в глубине долины Брамапутры, — все чувства живущих там людей, то я поднял бы к небу полную чашу человеческого горя. Если учесть и сложить горести и радости всех людей на земле, то получится печальный итог. Женщины, которых ты так любишь, страдали всегда больше мужчин. С тех пор как холодная белая кровь одержала верх на земле, женщину славили в воображении, а на деле гнали, презирали и угнетали только за то, что она по духу ближе к черной крови лемурийцев. Она лучше, нежнее и открыта природе больше мужчины. Мечтательность и фантазия самой природы погружена в женскую душу — оттого женщины всегда богаче звучанием души, чем мужчины.
И женщину всегда обманывали, продавали и покупали, смеялись над ее любовью, открывали нежные тайны ее души недругам, насиловали, если она не зажигалась страстью, обвиняли во всех грехах за страсть, жгли на кострах, называя ведьмами из-за собственных низких мужских слабостей. Извечное надругательство над красотой женщины — той самой Парамрати, что так влечет тебя, — зависть, ревность и злоба так и вьются вокруг красоты. Миллионы миллионов женщин тысячелетия погибали в произведении на свет человеческого рода, в непосильном труде, жертвуя собой ради детей и мужчин. Скольких гнали кнутом по степям, лесам и пустыням, привязанных к вьючным животным в качестве военной добычи, разлучив с родиной, детьми и близкими…
И человечество с тех самых пор, как кончились поклонение женщине и ее власть, забыло, что женщина не только красота, не только мать, но и воспитательница человека, не только ребенка, но и мужчины. Вспомни о глубине первобытной души над чашей Ом и поймешь, что воспитать человека — это главная задача для всего будущего Земли, более важная, чем накормить его. Я говорю это тебе для твоих размышлений во время предстоящего испытания.
Попробуй побыть наедине с собой, перестрадать заново все свои горести — увидишь сам. Очень страшно оказаться самому с собой без выхода и возможности уйти, но мы выдерживаем это годами на пути к совершенству. Не бойся, я буду с тобой и узнаю, что тебе нужна помощь… — гуру помолчал и затем обвел рукой снежные вершины.
Здесь, в царстве высоты и света, легче чувствовать себя возвышенным над самим собой и другими, легче быть хорошим. Но в молчании и мраке выдержать гораздо труднее… Там, за Гауризанкаром есть гора такой же высоты, как и Трон жреца, Аннапурна. На ней мало снега, и она не носит такой великолепной снежной короны — слишком круты, слишком гладки ее почти отвесные каменные кручи. Вот эта грозная, отвесная, обледенелая круча Аннапурны, лишенная всего живого, не блещущая переливами света, а вечно хмурящаяся серым камнем и неимоверно трудная для подъема, и есть то, что тебе предстоит сейчас. Решаешься ли ты, сын мой?
Тамралипта с тревожно забившимся сердцем облизнул пересохшие губы, но упрямо кивнул.
