Старше (ЛП) - Хартманн Дженнифер
И за это я была ему бесконечно благодарна.
Спустя несколько минут я, дрожащая и избитая, оказалась на пороге дома Тары, слезы превратились в хрупкий лед на моих скулах.
Я позвонила в их дверь.
Божья коровка залаяла.
Я рухнула в тот момент, когда дверь распахнулась, и на пороге появилась моя пораженная и задохнувшаяся от ужаса лучшая подруга.
— Мама! — крикнула Тара через плечо, распахивая дверь и обхватывая меня руками. — Боже, что, черт возьми, произошло?
Я прижимала к себе сломанную руку, кровь заливала мне глаза.
— Он… ударил меня…
— Черт, Галс. — Тара выглядела шокированной.
Пока я рыдала, уткнувшись в ее пушистый голубой свитер, ткань пропитывали мои слезы и кровь. Я чувствовала себя ужасно. Тара и ее мама этого не заслуживали. Им не нужно было, чтобы я и моя жестокая семейная жизнь легли дополнительным грузом на их плечи.
А теперь еще и пушистый свитер Тары был испорчен.
— Боже мой!
Всхлипнув, я подняла голову и встретилась с полным ужаса взглядом мисс Стивенс.
— Галлея… что?.. — Она покачала головой, ее длинные каштановые волосы развевались на холодном ветру. — Садись в машину. Я отвезу тебя в больницу.
— Нет, — прохрипела я. — Я в порядке. Со мной все будет в порядке.
Это было не так.
Моя рука была сломана. Вероятно, нужны были штифты, чтобы правильно соединить раздробленные части.
Боль пронзала предплечье до вспышек перед глазами. Мое тело дрожало и раскачивалось, пока Тара прижимала меня к своей груди.
— Мама права. — Она погладила мои волосы, пропитанные кровью. — Тебе нужен врач. И ты поживешь у нас какое-то время. — Посмотрев на мать, она спросила: — Да, мама?
Мисс Стивенс сглотнула.
— Твой отец сделал это с тобой?
Я больше не могла лгать. Я была уверена, что они уже догадались об этом, благодаря всем моим загадочным синякам.
— Да. Он чудовище, и я никогда больше не хочу туда возвращаться.
Выражение ее лица ожесточилось.
— Этот сукин сын. Я звоню в полицию.
— Нет, пожалуйста. Он выместит все на мне. — Паника прокатилась по мне, усиливая мою мольбу. Если полиция вмешается, отец это так не оставит. Он найдет меня и покончит со мной раз и навсегда.
На самом деле я не хотела умирать. Надежда еще теплилась.
— Галлея, послушай меня. — Мать Тары опустилась на колени рядом со мной и нежно коснулась моего плеча. — Я забираю тебя. Я не позволю тебе больше и шагу ступить в тот дом, если у меня есть право голоса. Посмотри, что он с тобой сделал, милая.
В ее глазах стояли слезы.
И какая-то ужасная, извращенная часть меня наслаждалась ими.
Она беспокоилась обо мне.
Ей было не все равно, и это было приятное чувство. Почти достаточно хорошее, чтобы пересилить боль, пронизывающую мое сломанное тело.
Я позволила им отвезти меня в больницу.
Штифты мне не понадобились, но мне наложили розовый гипс, который Тара быстро подписала своим именем, украсив его сердечками.
Через несколько часов в больничную палату притащилась моя мама, ее лицо было изможденным и белым, как мел, а глаза блестели от выпитого алкоголя. Она протянула регистратору мою медицинскую карту, а затем присела у кровати, не в силах посмотреть мне в глаза.
— Мама. — Мои глаза умоляли ее увидеть меня. Увидеть меня по-настоящему.
Я так сильно ее любила.
Несмотря на то что она пренебрегала мной и безучастно наблюдала за жестоким отношением ко мне отца, я все равно любила ее. Она была моей матерью. И она не была злой, как он, просто она была не здесь. Она тоже была сломлена. Застыла где-то между равнодушием и невидимостью. Он вел себя с ней отвратительно, и я никогда не понимала, почему она оставалась с ним.
— Я говорила с Уитни Стивенс. — Мама почесала тыльную сторону руки, где на костяшках пальцев образовалась темная корочка. — Думаю, будет лучше, если ты останешься у нее на некоторое время. Тебе ведь скоро исполнится восемнадцать.
Нахмурившись, я посмотрела на маму, разглядывая ее тонкий нос, впалые щеки и светлые волосы, на тон светлее моих.
— Ты хочешь, чтобы я жила с ними?
— Я сказала — на некоторое время. Тебе там будет безопаснее.
— Ты… — Лавина слез застилала мне глаза, и я пыталась смахнуть их своим гипсом. — Ты избавляешься от меня.
— Не драматизируй, — проворчала она, устремив свой взгляд на колючие белые простыни. — Я пытаюсь защитить тебя. У твоего отца вспыльчивый характер. Это для твоего же блага.
— Но мы могли бы куда-нибудь уехать. Вместе. Ты и я. Это не обязательно должно быть так. Оставь его. Давай начнем все сначала.
Когда-то мы были близки. Я все еще цеплялась за угасающие воспоминания о том, как летала на качелях на детской площадке, наблюдая, как выпрямляются и сгибаются мои ноги, как теплый летний воздух целует мое лицо, а мама подталкивает меня сзади. Мне было пять или шесть лет, и она была всем моим миром. Я тоже была ее миром. Мы гуляли, ходили за продуктами, пекли печенье и читали сказки, пока звезды не становились моим ночником и не провожали меня к спокойному сну.
Это были дни, когда облака на небе казались мягкими, как подушки. Я с удовольствием их считала и придумывала, на кого они похожи. Тогда цвета еще прорывались сквозь монотонную пелену моей жизни. Птицы щебетали и выводили звонкие трели, а невинность и сказки побеждали все зло в мире.
Да.
У нас было несколько хороших лет вместе, пока мама не предпочла мне моего отца. Выбрала выпивку вместо меня. Выбрала все вместо меня.
Выбери меня, умоляли ее мои глаза. Пожалуйста, пожалуйста, выбери меня.
Она покачала головой.
Всего одно легкое покачивание головой, и мой мир рухнул.
Правда была столь же очевидна, как огромный розовый кусок гипса на моей левой руке — она больше не хотела меня. Не любила меня достаточно сильно. У нее не было желания бороться за меня.
Я позволила слезам пролиться.
— Я навещу тебя как-нибудь.
Это было все, что она сказала, прежде чем ножки стула заскрипели по линолеуму, она встала на шаткие ноги и исчезла за занавеской.
Мама не приходила навестить меня.
Ни разу.
— Мой папа приедет на ужин на следующей неделе.
По крайней мере, у Тары были родители, которым было не наплевать.
Я послала ей усталую улыбку, пока мы собирались в школу. Солнце заглядывало в окно, а музыка играла из неоново-розового магнитофона, обклеенного старыми наклейками.
Тара жевала жевательную резинку, изучая свое отражение в стакане.
— Папа очень классный. Он тебе понравится.
Она собрала свои волнистые каштановые волосы в высокий хвост и закрепила его голубой резинкой для волос. Тара любила голубой цвет. Стены в ее спальне были голубыми, гардероб на восемьдесят процентов состоял из голубых вещей, и даже ногти были голубыми, если судить по облупившемуся лаку.
Я еще не была знакома с ее отцом. Ее родители не жили вместе.
Если честно, мы с Тарой сблизились только в прошлом году, когда я сидела в парке, а ее собака, Божья коровка, сорвалась с поводка и помчалась к скамейке для пикника, где я бесцельно рисовала. Я встречала Тару в коридорах школы, но я была скорее одиночкой. Она была веселой и популярной, всегда сияла улыбкой, а моя улыбка была в лучшем случае натянутой. Я оставалась в тени, залечивая свои раны и пряча синяки от учителей и одноклассников.
Но Тара была яркой.
К счастью, Божья коровка увидела во мне что-то достойное внимания и в один из ранних весенних дней улеглась прямо на мои сандалии, чтобы я погладила ей живот, решив, что я стану ее новым лучшим другом.
Через пять минут подошла Тара.
Я нанесла на губы ягодный бальзам и посмотрела на Тару.
— Вы с отцом близки?
— Да, наверное. — В ее глазах мелькнуло что-то, чего я не смогла разобрать. Может быть, грусть. — Какое-то время все было не очень гладко, но сейчас мы снова становимся ближе. Он много работает и на некоторое время покидал город. Но если говорить о папах, то он один из самых хороших.
