Генри Саттон - Эксгибиционистка. Любовь при свидетелях
Все произошло стремительно, мощно и поразительно эффективно: такого удовольствия она давно не получала!
Джоки отпрянул от нее, а она поднялась и стала искать свои джинсы и трусики, пока он лежал на манто, курил и смотрел на нее.
— Потом еще? — спросил он.
— Может быть, если я не уйду, — сказала она и пошла искать ванную. Ей было хорошо. Она была на седьмом небе. Она подумала, что вполне можно принять его предложение на второй раз. Сколько же она потеряла! Она открыла дверь ванной, вошла, все еще находясь во власти своих ощущений.
Мерри не поверила своим глазам. Она и не думала, что здесь кто-то есть, и с недоумением смотрела на представшую ее взору сцену. Что здесь делают четыре голые женщины, сидящие на краю ванной? Она шагнула к ванной, заглянула внутрь и увидела там Гарри Клайнсингера, лежавшего в луже мочи. Он был абсолютно голый и обеими руками держал свой восставший член.
Одна из девиц захохотала и помочилась на него.
Он застонал. Глаза его были закрыты. Он лежал и дрочил. На какое-то мгновение он раскрыл глаза, и Мерри пулей вылетела из ванной, надеясь, что он ее не узнал, не увидел, а если даже и увидел, то не вспомнил.
Она вернулась в спальню, где оставила Джоки.
— Отвези меня домой, — сказала она тоном, не терпящим возражений.
— Конечно, малышка, как скажешь.
На обратном пути она попросила его остановиться. Она вышла, обогнула машину сзади, и ее вырвало.
У двери дома она с ним попрощалась.
— Извини, но я себя неважно чувствую, — сказала она.
Он пожал плечами:
— Не бери в голову, малышка, — сказал он и уехал.
«Бедный, бедный», подумала она, «бедный». Она думала о решительности, энергии, таланте и напористой самоуверенности Гарри Клайнсингера и горевала, что это оказалось лишь маской, скрывающей его болезненные слабости. И презрение к самому себе. Или что там еще. Она жалела его и себя. Она обрела уверенность в своих силах только благодаря его уверенности в ней и готова была положиться на него не только на съемочной площадке, но и вообще в жизни. Он внушил ей веру в собственную значимость. Но все могло быть куда хуже, если бы она обнаружила в той ванне своего отца!
Она медленно, тяжело разделась, пошла в спальню, залезла в кровать и свернулась клубочком под одеялом, словно спрятавшись от всех невзгод. От всего мира.
В оставшиеся десять дней съемок Клайнсингер демонстративно не замечал ее и старался не обращаться к ней, если в том не было крайней необходимости. Ее подмывало сказать ему, как она сожалеет обо всем, но это, разумеется, было невозможно.
* * *На столе стоял апельсиновый сок — на девять долларов. Другими словами, девять стаканов. Стакан апельсинового сока в баре «Поло» отеля «Беверли Хиллз» стоит ровно один доллар, но люди, пришедшие сюда позавтракать, могли себе это позволить. Каждое утро, с семи до восьми, этот маленький ресторанчик становился нервным центром всей киноиндустрии. Когда в Лос-Анджелесе семь утра, в Нью-Йорке — десять. Фондовая биржа уже открыта. Мужчины, сидящие здесь, уже могут проконсультироваться со своими брокерами по белым телефонам, которые для них вносят в зал официанты и подключают к розеткам, спрятанным под столами. Если вы покупаете три тысячи акций «Парамаунта» или продаете четыре тысячи акций «XX век — Фокс», вам ничего не стоит заплатить доллар за стакан апельсинового сока и даже этого не заметить.
Лучшие места в зале — овальные банкетные столы у стены. Это под ними находятся телефонные розетки. И сегодня утром тут явно происходило что-то очень важное. За столом у огромной стеклянной стены, сквозь которую виднелся субтропический сад, сидели девять мужчин. Прочие посетители терялись в догадках, но сохраняли спокойствие. К концу дня они обязательно узнают, о чем это беседовали девять мужчин за большим овальным столом у стеклянной стены. И зная это, они терпеливо ждут.
Мужчины за банкетным столом представляли крупнейшие корпорации индустрии развлечений, чьи капиталы оценивались сотнями миллионов долларов. Среди них были представители пяти крупнейших кинокомпаний, был здесь и Исидор Шумский из Ассоциации американских кинопромышленников, был и круглолицый молодой человек, которого присутствующие видели впервые.
Это был Джейсон Подгорец из отдела культуры государственного департамента.
Подгорец спросил:
— «Гнездо Феникса»? Что это такое?
— Это кинотеатр под открытым небом, — объяснил ему Шумский — в пригороде Финикса. Это захудалый кинотеатришко посреди пустыни. Кто-нибудь из вас бывал там?
— Нет, никто.
— Тогда почему же этот кинотеатр представляет для нас такую ценность? — спросил Подгорец.
— Этого никто не знает. Мы до сих пор не удосужились это изучить. Но как говорят у вас в политических кругах, это ключевой фактор. Дело в том, что как примут ту или иную картину посетители кинотеатра «Гнездо Феникса» в городе Финикс, штат Аризона, точно так же ее примет и американский зритель в целом.
— Есть и другие кинотеатры, — вмешался Марти Голден. — Мы следим за посещаемостью кинотеатров в Брентвуде. Иногда мы следим за реакцией зрителя по кинотеатру «Лоева» на 86-й Улице в Нью-Йорке, который посещает средний класс. Но самый быстрый и самый надежный способ определить прокатную судьбу картины можно по «Гнезду Феникса».
— И что, им нравится? — спросил Подгорец.
— Им нравится. Им очень нравится, — ответил Голден. Он полез во внутренний карман пиджака и достал пачку почти превратившихся в труху листочков бумаги. Он быстро нашел то, что искал. — Вот, — сказал он. — Двести десять. Замечательно! Пятьсот сорок. Хорошо. Сто восемнадцать. Прилично. Двадцать шесть. Очень плохо. И насколько мне известно, «двадцать шесть — очень плохо» — это продукция Мелника, здесь присутствующего.
— Что это значит? Что вы говорите такое? Я в жизни не был в Финиксе!
— Сделайте одолжение — съездите как-нибудь. Раз в двадцать или тридцать лет. Поезжайте в Финикс, в Альбукерке, в Тусон…
— Очень смешно! — сказал Мелник. — Ну, мистер Порец…
— Подгорец, — поправил тот.
— Да, я и говорю. Повторите, пожалуйста, то, что вы уже сказали мистеру Шумскому и мистеру Голдену.
Подгорец начал говорить. Многое им уже было известно. Например, что в кругах европейских кинопродюсеров и даже в ряде европейских правительств зреет недовольство тем, как уверенно и хладнокровно американцы выкрутили руки жюри только что завершившегося Каннского фестиваля, пригрозив, что в ближайшие пять лет не представят туда ни одной новой картины, если хотя бы один американский фильм не получит приза. Перспектива американского бойкота напугала организаторов Каннского фестиваля, крупнейшего коммерческого предприятия в кинобизнесе. Канны нуждались в Америке куда больше, чем Америка — в Каннах. В конце концов после продолжавшихся почти сутки совещаний за закрытыми дверями, приза за лучшую мужскую роль, который молва уже единодушно присудила молодому чешскому комику, неожиданно был удостоен Эдгар Синклер. Это произошло буквально в последнюю минуту, в спешке и суматохе.
