Три килограмма конфет (СИ) - "Нельма"

— Максим, — окликнул вдруг физрук, заметно приободрившийся с того момента, как я смиренно пошла следом за Ивановым, доказав свою способность самостоятельно перемещаться и вполне уверенно держаться в вертикальном положении. — Постарайся вернуться обратно без новых травм, пожалуйста. Полина, — Евгений Валерьевич с хитрой улыбкой посмотрел на меня и, понизив голос, заговорщическим шёпотом добавил: — У нас матч через неделю, поэтому постарайся ничего ему не сломать.

***

Мы шли в напряжённом молчании, давившем на мои и без того расшатанные за последние дни нервы. С одной стороны, я радовалась, что он уткнулся в телефон и беспрерывно что-то строчит с каменно-непроницаемым лицом, игнорируя моё существование, и не горит желанием ни прокомментировать, ни тем более обсудить произошедший между нами инцидент. Но с другой стороны, такое поведение напоминало не вынужденное примирение, а скорее затишье перед неуклонно надвигающейся бурей, а ещё меня не покидала мысль о том, что он, возможно, прямо в этот момент в красках и преувеличительных эпитетах расписывает обо всём кому-нибудь из своих богатеньких родителей в надежде добиться моего скорейшего исключения из гимназии.

Родители меня убьют, если это произойдёт. Хотя нет, мама просто будет хвататься за сердце, пить валерьянку и причитать: «за что же нам выпали все эти испытания?», а отец будет пытаться её успокоить, приводя совсем неубедительные утешительные аргументы и подбирая всевозможные плюсы именно такого расклада событий, от которых маме станет ещё хуже и она начнёт рыдать только сильнее. И вот тогда мне самой подумается, что лучше бы меня убили.

Меня всё время подрывало начать разговор и как-нибудь невзначай узнать о его намерениях, а может быть, наступить на горло внезапно проснувшейся гордости и попросить сжалиться, пообещав больше никогда не бить его (даже случайно), не бросаться оскорблениями и даже не бегать выплакаться на футбольное поле, раз уж это оказалось для него настолько принципиальным.

— И где же твой сарказм? — всё же ляпнула я, когда необходимый нам медицинский кабинет уже показался в конце коридора, и тут же прикусила губу от разочарования, понимая, что это не очень-то похоже на попытку к примирению или конструктивному диалогу между нами.

— Знаешь, я, пожалуй, помолчу, — после небольшой паузы ответил Иванов и быстро, по инерции, коснулся кончиками пальцев переносицы. Вблизи оказалось хорошо заметно, что она покраснела и слегка распухла, а на щеке, как раз с моей стороны, ещё осталось небольшое оранжевое пятно не до конца смытой с лица крови. Стало вдруг очень стыдно и за своё поведение все эти дни, и за постоянно проскальзывающие злобные мысли «так ему и надо», хотя его спокойная и адекватная реакция на случившееся стала приятной неожиданностью и мне надо бы радоваться, что он не стал устраивать из-за этого истерику, не набросился на меня с кулаками или оскорблениями, ведь именно этого я, честно говоря, ожидала от этого психопата.

— Я случайно, — мне хотелось сказать это очень доброжелательно, но прозвучало оно так, будто я просто огрызнулась напоследок.

— Да я догадался, — хмыкнул Иванов, своим ехидным тоном наглядно продемонстрировав, что улучшения отношений не предвидится, а заодно напрочь отбив желание пытаться принести ему извинения. Не то чтобы мне очень хотелось, но въедливая совесть никак не оставляла в покое, ежеминутно подкидывая воспоминания о моём отвратительном поведении.

Он открыл дверь в медицинский кабинет и недовольно уставился на меня, нерешительно переминающуюся с ноги на ногу. Забавно, но имея родителей-врачей, я приходила в ужас от вида людей в белых халатах, застеленных одноразовыми пелёнками кушеток, стеллажей с прозрачными дверцами, за которыми всегда виднелись аккуратно расставленные на полках бутылочки с лекарствами и коробки со шприцами, а ещё от противного, непередаваемого запаха, ассоциирующегося именно с больницей.

Мы так и стояли у открытой настежь двери, глядя друг на друга, но когда из недр кабинета послышался голос медсестры, до меня наконец дошло, что Иванов всё это время не наслаждался моим растерянным видом, а упорно пропускал пройти первой, уже не первый раз за последние полчаса удивляя меня поступками, совсем не вязавшимися со сложившимся о нём мнением. Или я просто ударила его слишком сильно?

К счастью, пересказ всего произошедшего на уроке физкультуры взял на себя Максим, при этом сократив и изменив историю почти до неузнаваемости, самой большой проблемой выставив мой неожиданный обморок.

— А я всегда говорю, что увлечение диетами в таком возрасте чревато последствиями, — ворчала женщина, силком впихивая мне в руки крепкий чай с тщательно размешанными в нём четырьмя кубиками сахара.

— Я хорошо ем, — пыталась оправдаться я, отчаянно краснея.

— Незаметно, — категорично возразила она, угрожающе зыркнув на меня поверх очков, и только убедившись, что я сделала несколько глотков тошнотворной приторно-сладкой жидкости, сменила гнев на милость. — Сейчас нужно как можно скорее восстановить силы и снять стресс, испытанный организмом.

И пока я мямлила о том, что обязательно прямо сейчас заем стресс конфетами, если мне позволят выйти отсюда, медсестра успешно игнорировала все мои попытки отпроситься на волю, сосредоточив своё внимание на Иванове.

— Больно? — бесцеремонно ткнув пальцами ему в переносицу, спросила она. Если честно, в этот момент даже мне стало больно, но он, как ни странно, только еле заметно дёрнулся и выдавил из себя кривую улыбку

— Нет, Алевтина Михайловна, — протянул Максим, старательно изображающий в этот момент невинного ангела, честным и бесхитростным взглядом отвечая на хмурую мину женщины.

— Кровь шла?

— Несколько капель, — уверенно заявил Иванов, а я, так некстати сделав в этот момент очередной глоток чая, подавилась и громко закашлялась, снова обратив на себя внимание. Мне удалось быстро отвести взгляд, уставившись в пол, однако даже не видя выражение его лица, я очень остро ощущала, насколько люто он сейчас меня ненавидит. Вполне резонно, кстати, ведь ему действительно позарез нужна была эта справка, а я могла одной нелепой выходкой всё испортить.

Пока я всеми силами пыталась слиться с выкрашенной в отвратительный цыплячье-жёлтый цвет стенкой, забивая возникающую тошноту всё новыми порциями чая, медсестра продолжала допрос с пристрастием, но в итоге скрепя сердце согласилась выписать столь желанную справку, параллельно продолжая ворчать и на самого парня, и на Евгения Валерьевича, слишком наплевательски относящегося к здоровью вверенных ему учеников. Под монотонный бубнёж женщины оказалось легче лёгкого впасть в состояние полной отрешённости, граничащей с начинающимся сном, и спустя какое-то время я совсем забыла, где нахожусь, и перестала вслушиваться в происходящее рядом, погрузившись в свои гнетущие мысли.

Несмотря на то, что я всегда считала себя натурой скорее склонной к скепсису и прагматизму, нежели к романтическим порывам или действиям в угоду эмоциям, мне зачастую тяжело удавалось подобрать рациональное объяснение своим поступкам. И дело касалось вовсе не случайных сиюминутных капризов вроде желания спрятаться от людей, которым я полностью доверяла, чтобы истерично рыдать из-за повседневных проблем, или попытки поставить на место зарвавшегося наглеца Иванова.

Более чем за год в новой гимназии я так и не смогла найти в себе силы рассказать истинную причину переезда своей семьи, а ещё логично вытекающее из неё объяснение неадекватной гиперопеки со стороны родителей, не раз устраивавших сцены только из-за того, что я не ответила на телефонный звонок или задержалась на прогулке на пятнадцать минут дольше положенного времени.

К собственному стыду, я пыталась как можно реже вспоминать то прекрасное время, когда была не единственным ребёнком в семье. Костя, мой старший брат, надежда, опора и любимец родителей, самый лучший друг из всех возможных, разбился на машине два года назад, возвращаясь домой на выходные из дождливого Питера, где учился в военно-медицинской академии, как и мечтал наш отец. Несколько месяцев его пытались вытянуть с того света, но чуда не свершилось, и с согласия моих родителей в один из предновогодних дней он, уже не способный жить самостоятельно, был отключён от всех поддерживающих аппаратов.