Тупак Юпанки - Я умер, воскрес и умер вновь...
Я хмурюсь.
— Что ты имеешь в виду?
— Брось, Снейп. Я же знаю, что ты умеешь. Просмотри мои мысли.
Я трясу головой. Я вовсе не хочу копаться у Рона в мозгах. Я не хочу видеть то, что он так стремится мне показать.
— Ну, что же ты? Трусишь?
Его губы искажает издевательская усмешка.
— Я не трушу. Я просто не хочу.
— А я хочу. Я хочу, чтобы ты это видел. Я настаиваю.
Он слегка подаётся вперёд, наклоняясь ко мне. По его взгляду я понимаю, что если продолжу отказываться, он опять взорвётся, а еще одну вспышку его эмоций мне сейчас не вынести. Поэтому я нехотя достаю палочку и направляю на него, бормоча «Legilimens».
Мысли у Рона спутанные и неразборчивые, однако мне без труда удаётся отыскать именно то, что нужно. Образы быстро проносятся у меня перед глазами.
Рон открывает дверь, за ней стоит Гарри с сумкой и смотрит куда-то мимо него. Гарри сидит на диване, Рон пытается с ним заговорить, но он только качает головой и молчит, его взгляд немного безумен. Гарри лежит на кровати и плачет, уткнувшись лицом в… О Боже! Это же моя рубашка! Та самая, которую я снял вчера вечером, а сегодня не смог её отыскать, чтобы отправить в грязное. Так вот зачем Гарри поднимался сегодня в спальню. Он рыдает и стискивает её, зарывается в неё лицом, чтобы побольше втянуть в ноздри мой запах… Всё! Довольно! Я больше не могу на это смотреть.
Я разрываю зрительный контакт и опускаю голову. Мне снова больно. У меня сжимается сердце. Самое главное — теперь я прекрасно понимаю Рона, который примчался ко мне и врезал как следует.
— Насмотрелся? — презрительно кидает он.
— Мне жаль, — вздыхаю я, — но я не мог иначе.
— А я с самого начала говорил ему, что ты ублюдок и что ты бросишь его рано или поздно, перед этим, разумеется, как следует поиздевавшись. А он говорил, что, мол, нет, ты его любишь, ты его никогда не предашь, и всё такое. Ага. Скажи, Снейп, ты долго вынашивал этот коварный план, а? Всё то время, пока мы учились? Ты хотел таким образом поиздеваться над ним? Влюбить в себя, а потом бросить, чтобы он сошёл с ума? Ну, чего ты молчишь, гад?!
Ради бога, Рональд, заткнись! Но я не могу ничего ему возразить, просто мотаю головой и молчу. К горлу подкатывает ком. Чёрт возьми, я сейчас разрыдаюсь перед ним, как мальчишка.
— Не говори глупостей, — шепчу я. — Если ты думаешь, что для меня это было легко, ты жестоко ошибаешься.
— Ну не знаю. Не ты же сейчас бьёшься в истерике, а он. И, знаешь, его там сейчас Джинни успокаивает. Джинни. Которую он бросил из-за тебя.
Всё. Я больше не могу это слушать.
— Рональд, — говорю я уже громче и строже. — Я не хочу, чтобы ты лез в это дело. Оно касается только нас двоих, как бы там ни было. Я сделал это сейчас, потому что потом… — Я осекаюсь и вздыхаю. — Потому что потом будет ещё тяжелее, поверь мне. Просто так было нужно. И не спрашивай, почему. Но я действительно сожалею. Если бы я мог что-то сделать…
— Да ты уже сделал всё, что мог, — резко обрывает меня Рон и встаёт. — Кстати, спасибо за чай.
Он выходит в коридор, и я выхожу следом за ним. Он открывает дверь и оборачивается.
— Ты, наверное, хочешь спросить, зачем я пришёл?
Я отрицательно качаю головой. Я и так это знаю. В этом все Уизли: быстро заводятся, быстро остывают. Так что у меня ни на минуту не появляется сомнений в том, как всё было. Он просто взбесился и прилетел ко мне, не думая о том, зачем именно.
— Короче, я тебя просто ненавижу, — наконец изрекает он.
— Ненавидь, — жму я плечами. — И пусть Гарри тоже ненавидит.
— Знаешь, — усмехается он, — мне-то это нетрудно. А вот Гарри вряд ли когда-нибудь сможет. Он… Он тебя любит, ёбаный мудак.
С этими словами он разворачивается, выходит и закрывает за собой дверь. А я впервые начинаю хотеть умереть гораздо раньше, чем через два месяца.
***
Через несколько дней ко мне прилетает сова от Калема. Он предлагает мне приехать в Мунго и взять необходимые для исследований образцы. Мне очень не хочется куда-то ехать, но я просто заставляю себя одеться, выйти из дому и аппарировать к больнице.
Как и в прошлый раз, Калем сух и холоден. Впрочем, мне уже начинает нравиться его манера общаться со мной. Безусловно, я не заслуживаю ни жалости, ни сострадания. Он передаёт мне кучу пузырьков и записей, что-то объясняет, но я почти не слушаю его. Я думаю о Гарри.
Когда он умолкает, видимо, ожидая от меня какой-то реакции, я завожу разговор совершенно на другую тему. Эти несколько дней я думал об этом и принял решение.
— Доктор Калем, у меня к вам будет одна небольшая просьба.
— Конечно, профессор. Говорите.
— Я понимаю, что вы не имеете права разглашать врачебную тайну. Скажите, это относится к случаям… В общем, это ещё будет действовать после того как я умру?
Он хмурится и сплетает пальцы, укладывая руки на стол.
— Что вы хотите?
— Я хочу, чтобы после того как всё закончится, вы рассказали о моей болезни одному человеку. Он придёт к вам, я уверен. Я сообщу ему о вас, и он придёт. Вы расскажете ему всё?
Калем прищуривается, что-то соображая, а потом понимающе кивает.
— Я полагаю, тот юноша, что сидел с вами в лазарете?
— Именно. Он ничего не знает, но имеет право знать. Пожалуйста, расскажите ему всё, потому что у меня, боюсь, не будет такой возможности.
Он молчит некоторое время. Видимо, хочет спросить, почему я сам не могу рассказать, или что-то в этом роде. Но потом коротко кивает.
— Хорошо. Я сделаю это.
— Спасибо.
***
Если где-то и существует ад, то явно не в недрах Земли, как многие полагают. Он есть в нашей жизни, здесь и сейчас. Он может распространяться на отдельные территории или временные рамки, а может просто поселиться в одном конкретно взятом человеке. Сейчас ад во мне, а я в нём. Это мой персональный ад.
С момента последнего разговора с Калемом прошло несколько недель: семь или восемь, я не считал. С момента визита ко мне Рона — наверное, несколько лет. С момента, когда я последний раз видел Гарри… вечность. Одновременно я чувствую, что он и будто был тут ещё вчера, и будто несколько жизней назад. Я почти не убирал дом после его ухода, поэтому мне всё ещё кажется, что по комнатам за мной по пятам следует его запах.
У Гарри от меня осталась моя рубашка, а у меня от него — несколько колдографий в альбоме, к которым я боюсь притрагиваться, чашка со смешным человечком, из которой он пил, диван, на котором он любил сидеть, наша кровать, которую мы столько ночей делили вместе, его ключи от моего дома, которые он оставил в прихожей на тумбочке… Каждый миллиметр пространства напоминает о нём, каждый звук и каждый запах. Каждую минуту я думаю только о нём, но ничего не могу с этим поделать.
