Керри Айслинн - Не все то золото

Айслинн Керри

Не всё то золото

Глава 1

Ан ейрин спас мне жизнь в день нашей встречи, и делал это еще дважды, прежде чем, в конце концов, убил меня.

Знакомство наше случайно: я сижу в маленьком захудалом трактире на окраине Монмартра[1], заливая горе элем, когда рядом со мной садится незнакомец и кладет руку мне на плечо, словно мы давние друзья. А я ощущаю, как под столом острие кинжала целится мне в ребра.

Я, конечно, знаю, чего он хочет – денег, – но, к сожалению для нас обоих, у меня нет ни сантима.

Он решает избить меня в наказание за бедность, и в этот момент вмешивается Анейрин, хотя ни один из нас не видел, как он подошел. Я осознаю только, что мой бок резко прошила обжигающая боль, а мужчины с ножом уже нет.

Я испуганно оборачиваюсь: Анейрин стоит позади меня. Он поймал грабителя за шкирку и рычит что-то ему в лицо. Я не слышу, о чем он говорит, в отличие от хулигана, который бледнеет с каждым словом.

Анейрин отшвыривает его в сторону с безразличием, которое сделало бы честь королю. Я так рад видеть, как воришка пробирается к двери, что почти забываю о крови, стекающей вдоль бока и портящей мою последнюю приличную сорочку. Анейрин оборачивается ко мне, и я застываю на месте.

Анейрин означает «золотой[2]». Я не знаю, почему он, с валлийским именем, оказался во Франции, но он смотрит на меня со свирепым выражением лица, с блестящей под светом ламп кожей, и имя подходит ему.

Иронию значения имени я понял гораздо позже.

Возбуждение среди клиентов стихает, и Анейрин берет меня за руку. На секунду я пугаюсь снова: в маленьком заброшенном пабе в скверном районе города никого не шокирует, что один хулиган избил другого, только чтобы увести добычу. У меня нечего красть, к тому же, одну дырку во мне уже проделали. Сомневаюсь, что кто-нибудь хоть что-то заметит, реши он довести нападение до логического конца, и уж тем более никто по этому поводу беспокоиться не будет. Я прижимаю руку к боку, чувствуя, как от страха трепещет сердце в груди.

Он глядит сверху вниз на меня, а я на него. Потом он отводит взгляд, а когда смотрит снова, жестокости в нем становится меньше. Он вздыхает и дергает меня за руку:

— Пойдем. Надо осмотреть рану.

Я позволяю ему поднять меня на ноги. Всё лучше, чем истекать кровью, ожидая, что кто-нибудь другой попытается меня убить.

— Я не могу позволить себе хирурга, — возражаю я и, хромая, следую за ним. Окинув его критичным взглядом, я прихожу к выводу, что он тоже не может. Его одежда не лучше моей.

Он не отвечает. К этому моменту я совершенно уверен, что он не намерен убивать меня, так что иду за ним. Но пульсирующая боль в боку становится все невыносимей с каждым шагом; мы не успеваем уйти далеко, когда я останавливаюсь, чтобы, опершись об уличный столб, перевести дыхание.

Анейрин делает еще несколько шагов, прежде чем понимает, что я уже не следую за ним. Я смотрю, как он уходит от меня, но из-за одышки не могу позвать его. Он останавливает и оборачивается, ища меня взглядом. Глаза у него потемнели от беспокойства, и это приятно. Уже давно никто не заботился обо мне настолько, чтобы волноваться.

Он возвращается ко мне. Я пытаюсь улыбнуться и пошутить по этому поводу, но выходит только жалкая гримаса. Положив мою руку себе на плечи, он помогает мне идти. Так или иначе, мы добираемся до его дома.

Это комната на одного человека, которую он арендует помесячно, но в ней есть кровать и подушка, и я, как бы смешно ни звучало, рад это видеть. Не колеблясь, Анейрин укладывает меня на постель, словно его не волнует, что я залью простыни кровью, отчего его домохозяйка будет в ярости. Я пытаюсь понять, как рассчитаюсь с ним за причиненный ущерб, но из-за боли кружится голова, так что я решаю, что побеспокоюсь об этом позже, когда рана будет заштопана. Я смотрю из-под прикрытых век, как он мечется по комнате, что-то бормоча и вполголоса ругаясь. Говорит он не на французском и не на моем родном валлийском, так что я не понимаю ни слова, но смысл ясен и по интонациям.

Дымка застилает сознание, и я не особо понимаю, с чего вся эта суета. В комнате тепло, а постель мягкая. Я зарываюсь лицом в подушку и позволяю неподвижности овладеть телом.

Чьи-то руки хватают меня, вырывая из оцепенения грубой встряской. Лицо Анейрина расплывается надо мной. Пару мгновений я ненавижу его, потому что он вернул боль.

— Проснись! — он снова трясет меня. — Не засыпай, пока что нельзя. Ты слишком тяжело ранен.

Он перекатывает меня на бок. Боль, такая же острая, как нож вора, пронзает меня насквозь. Мне хочется свернуться клубком и заплакать. Я желаю, чтобы он оставил меня в покое; по крайней мере, тогда я смогу умереть спокойно. А теперь боль рвет меня на куски, словно бешеная псина. Я уверен, что умру, рыдая и содрогаясь от нее.

Он прижимает к моей ране припарку и оборачивает тканевую ленту вокруг пояса, чтобы закрепить ее. Пусть медленно, но боль начинает утихать. Всё еще жжет, но помочь может только время, а припарка притупила болезненные ощущения достаточно для того, чтобы я смог вытереть соленую влагу со щек и, подняв взгляд на Анейрина, поблагодарил его. Он стоит, повернувшись ко мне спиной, и смывает кровь с рук. Я надеюсь, что он не заметил слез.

Я тянусь к нему, но останавливаюсь прежде, чем касаюсь его. Моя ладонь зависает у его плеча, и я не могу ни дотронуться, ни отдернуть руку.

— Зачем ты сделал это?

Он снова поворачивается ко мне. В его глазах что-то, от чего у меня заходится сердце, но он произносит только:

— Ты истекал кровью.

Это звучит почти как извинение. У меня возникает непонятное ощущение, что он имеет в виду что-то другое. Но я киваю, принимая его объяснение. Я предпочитаю думать, что на свете всё еще есть люди, которые готовы помочь незнакомцу просто потому, что он в этом нуждается. С Анейрином поверить в это легко. Я не был дома много лет, но он напоминает мне всё, по чему я скучаю.

Он настаивает на том, что я должен остаться с ним, и в первую ночь я слишком слаб, чтобы возражать. Я сплю целый день и пробуждаюсь оттого, что лунный свет падает мне на лицо. Толком не проснувшись и не узнав место, я начинаю паниковать. Анейрин оказывается рядом и пытается успокоить меня. Я отталкиваю его и срываюсь с постели. Поймав меня и прижав к матрасу, он терпеливо ждет, пока я проснусь и вспомню, где нахожусь.

Он просит меня оставаться в постели, но я всегда был упрямым. Теперь, когда непосредственная опасность миновала, я уверен, что со мной всё в полном порядке. Вернувшись в комнату на следующую ночь, он находит меня распростертым у стены, с промокшими от крови бинтами, но не произносит: «Я же тебе говорил». Только в его глазах я вижу недовольство.