Проклятие черного единорога. Часть третья - Евгения Преображенская
— …Подкинул ему ядовитых змей, — выдохнула чародейка, удивлённо взглянув на ведьмачку.
Летодор не рассказывал ей об этом, но она видела сама, когда умирала в Нороэше. Когда они умирали.
— …Значит, Летодор, — кивнула Иарна. — Вот как он назвал себя.
— …Значит, Летодор не его настоящее имя, а прозвище, — покачала головой Дженна. — Вот почему я не смогла запомнить его с первого раза.
— Ты сказала… — вздохнула ведьмачка. — Ты сказала «звали», значит, теперь уже…
— …Летодор Змей погиб, Иарна, — прошептала Дженна, сделав шаг к подруге и взяв её за руку. — Погиб, защищая невинных. Это случилось несколько лет назад в Энсолорадо… И я…
— …Вы любили друг друга, верно? — грустно улыбнулась Иарна, сжав её кисть.
— Да, — коротко кивнула Дженна.
— Значит, мой братик нашёл свою любовь и свою смерть в Энсолорадо, — проговорила ведьмачка, всхлипнув. — Помнишь, как говорят у нас на Севере? Любовь и смерть — сёстры…
— Я… — попыталась продолжить Дженна, но замолчала.
Почему она ощущает на себе тяжёлый груз вины за смерть ведьмака? Не её меч пронзил тело Летодора. Не она просила его идти к Нороэшу. Как он вообще там оказался? Он обещал уйти на юг, к морю…
— …Кто убил моего брата? — спросила Иарна, переборов подступившие слёзы. — Чудища, на которых он охотился?
— …Чудища, — повторила Дженна. — Марионетки, ведомые людьми, что стали хуже чудищ.
— И они?..
— Они мертвы.
Чародейка рассказала Иарне всё с самого начала — открыла то, что можно было открыть. Она поведала о своём знакомстве с Летодором и о семье бродячих артистов, о плясунье Орфе и о болотном тумане, о Самторисе и о жрецах. По мере того, как воспоминания чародейки изливались в слова, она по-новому осознавала произошедшее.
Девушка вдруг поняла, почему Летодор не ушёл к морю — поняла и даже разозлилась на него. И словно самой кожей она почувствовала, о чём говорил Дэрей Сол на пепелище монастыря…
— …Я убила всех, — спокойно закончила Дженна. — А иначе нельзя было остановить ту тварь, что призывали жрецы.
— Десятки смертей… страшная ноша, — вздохнула Иарна. — Не хотела бы я оказаться на твоём месте.
— Каждому отведено своё место, — произнесла Дженна, глядя на озарённую ночным светилом гладь воды. — Я получила то, что должна была. Я была там, где нужна. Я приняла то, что могла унести.
Она расправила плечи, не ощущая более тяжести за спиной и угнетающего жара в венах. Все чувства девушки обострились, будто сфера её силы налилась новой энергией.
В тишине осенней ночи Дженна замечала мельчайшие детали: звуки, запахи, тени. Воздух наполняли вяжущие ноты увядающих трав, сырой листвы и холодной земли. От озера тянуло илом, ряской и разложением.
Устремив своё внимание дальше, Дженна различила более тонкие течения звуков. Далеко позади девушек в уснувшем доме ворочался в своей люльке Тонар. Сторожа сон младенца, рядом на скамье тихо похрапывал Палош.
Чародейка услышала тяжёлое сопение старого волкодава во дворе. Что-то тревожило сон пса. В загонах нервно перетаптывались животные. В курятнике волновались куры.
Вот скрипнули ветви лиственниц и зашелестели перья вспугнутой птицы. Мягкая поступь лап и возбуждённое дыхание нарушили безмятежность леса.
— …Я рада, что мы поговорили, — обратилась Дженна к Иарне. — Ты возвращайся домой, кажется, Тонар скоро проснётся… — Девушка вскинула руку, предупреждая вопрос ведьмачки. — Я слышу. Я слышу сейчас очень многое… И мне хочется прогуляться. Одной.
Иарна только и успела ахнуть. Дженна обернулась вокруг и пропала, словно бы растаяла в собственной тени.
С хорошей вестью он вернулся к своим. Они как раз начали пир. Звери нагнали тех, чьих горячие алые следы вели в эти края: три дикие свинки искали здесь убежища.
Одна из них оказалось особенно толстой, а в её огромном чреве было полно поросят. Она вела родню сюда в поисках безопасного места, чтобы разродиться. Но начало новой жизни стало её же концом.
Вожаку должно было достаться самое сладкое — мясо поросят. Маленькие хрюшки не увидели света, но вполне созрели, чтобы утолить голод. Однако, как только вожак приступил к трапезе, его младший собрат вновь ощутил внутри себя странный трепет и чужое страстное желание.
Лапы перестали повиноваться ему. Невзирая на страх, юный волк устремился вперёд. Вожак оскалился, но предупреждение не остановило зверя. Он был бы и рад, да только тело больше не принадлежало ему. Чужая воля заставила юнца напасть на старого волка.
Оказалось, вожак был не так уж и силён, а сам зверь — не так уж и слаб. Один меткий укус в основание шеи — и вожак, скуля, повалился наземь. Зверь показал зубы, холодно оглядев прочих соплеменников. «Не смейте соваться, иначе вас ждёт та же участь», — говорил его и не его взгляд.
Лёжа на боку, вожак визжал и сучил лапами, не в силах встать. А его дерзкий собрат, опустив морду в распотрошённое брюхо свиньи, принялся за дело. Горячая кровь, сладкое мясцо, хрупкие нежные косточки.
Но наслаждение его было недолгим. Омерзительный цветочный аромат пробился сквозь запах крови, нарушив наслаждение.
Оставив поросят, зверь оглянулся и зарычал. Столько ненависти было в этом рыке, сколько никогда не знало сердце юного волка. Это была не его ненависть, как и до того — не его интерес и не его дерзость. Словно бы некий паразит, впившись между ушей, захватил и тело, и волю. Стряхнуть бы его, да невмочь!
Позади зверя стояла купальщица. Её волосы просохли и сияли, как сама луна. Тело прикрывал короткий кусок белой ткани. Она могла бы быть не менее вкусной, чем дикая свинка… если бы не запах и выражение лица. В плотно сомкнутой линии рта и во мраке глазниц юный волк чуял злобу не меньшую, чем поразила его собственное сердце.
Но сородичи не заметили опасности, они взяли незнакомку в кольцо. И ночной мрак взрезал блеск металла. Оружие возникло в руках девушки невесть откуда — длинное тонкое пламенеющее лезвие.
Одни волки прыгнули вперёд, другие припали к земле, стремясь подобраться сзади. Девушка закружилась вокруг себя, вращая мечом. Играючи она пресекала атаки и стремительно нападала. Танец её был почти неразличим в ночи и неизменно смертоносен.
Юный волк стоял и смотрел. Он просто наблюдал, как гибнут его сородичи, как они падают на окровавленную листву, как скулят и визжат. В груди его скорбь и тоска метались, точно птахи, зажатые ледяными прутьями ненависти. Юный волк хотел помочь, предупредить, взвыть, но не мог даже хвостом шевельнуть.
Когда же последний его собрат затих среди деревьев, зверь облизнул перепачканную чужой кровью морду
