Месть за моего врага - Алексин Фарол Фоллмут
Сегодня вечером Дмитрий Фёдоров впервые остался один, сам по себе. Сейчас, как и он, Марья делала то же самое.
И на этот раз Марья Антонова взяла судьбу в свои руки.
— Ты не обязана, — сказал он ей.
Ее губы изогнулись в усмешке.
— Нет, — согласилась она. — Но ты бы поступил точно так же, будь ты на моём месте. Я знаю, ты это понимаешь.
Её взгляд упал на сердце, которое он носил на шее. Теперь он знал, как оно бьётся, чувствовал это в каждом его толчке.
«Если я когда-нибудь решу отдать тебе своё сердце, Дима, — сказала она однажды, протягивая ему руку, ладонью вверх, — вырежи его из моей груди и спрячь в самом надёжном месте, где никто другой не сможет до него добраться. Спрячь его, Дима, там, где его никто никогда не найдёт.»
— Я не могу оставить это себе, — с болью в голосе сказал он. — Оно не моё.
— Так не храни, — ответила она. — Это хороший план, знаешь ли. Когда Кощей исчезнет, а ты будешь править в Боро, моя семья будет в безопасности. Саша сможет выбрать другую жизнь. Все они смогут.
— Баба Яга не может просто уйти от своих преступлений, — произнёс Дмитрий, и она кивнула.
— Нет, не может, — согласилась Марья, но её слова звучали неубедительно. Фальшиво. Словно она знала что-то, чего не знал он, и теперь он это чётко понял. — Но всё же, Дима, кто-то может пасть, — пробормотала она, встречаясь с ним взглядом. — Не так ли?
Он крепко сжал нож в руке.
— Это не можешь быть ты, — решительно заявил он.
Она выглядела удивленной.
— Почему нет?
— Потому что… — Он с трудом сглотнул, подыскивая слова. — Потому что ты не можешь умереть.
— О, но я могу, — напомнила она, её мрачный взгляд скользнул к флакону у него на шее, и Дмитрий вздрогнул, поняв, что она имеет в виду. — Тебе не составит труда сделать это, правда? — спросила она. — Посмотри, что я могла бы сделать с твоим отцом. С твоим братом. Можешь ли ты сказать, что не стал бы этого делать, если бы я успела?
Дмитрий представил себе окровавленное тело своего отца на полу, каким оно могло бы быть, опоздай он хоть на мгновение. Картина была чудовищной, гротескной и нереальной. Это казалось невероятным.
Её пульс, несмотря на его колебания, оставался ровным, спокойным, почти выжидающим. Его голос, напротив, дрожал от напряжения.
— Ты бы этого не сделала, — заставил он себя сказать, хотя верил в это лишь наполовину.
— Сделала, — заверила она его. — Ради моей семьи, Дима? Я бы сделала.
— Но ты говорила, что злишься на них, — возразил он. — Ты говорила…
— Я знаю, что говорила, — натянуто перебила Марья. — Но я также говорила тебе… — Она вскинула подбородок, наблюдая, как его большой палец скользит по рукояти ножа. — Я хотела новое королевство. Но я никогда не говорила, что оно должно быть моим.
Он задумался, не следовало ли ему раньше, десятилетие назад, догадаться, что в конце концов до этого дойдёт. Казалось, время бежало по кругу, словно пыталось догнать само себя.
Если я когда-нибудь решу отдать тебе свое сердце, Дима, вырежи его из моей груди и спрячь в надежном месте.
Многим влюблённым людям раньше не удавалось убить друг друга.
Дима, любовь к тебе приведет меня к погибели.
— Ты просишь меня о невозможном, — хрипло произнёс Дмитрий.
— Ну, — сказала Марья, — только потому, что ты на это способен.
Её намерения были предельно ясны. Позади неё Брин сделал испуганный шаг вперёд и протянул руку.
— Ты сказал, что не будешь вмешиваться, Бридж, — предупредила Марья.
Фейри неохотно откинулся назад, выжидая, а Дмитрий уставился на нож в своей руке, всё ещё колеблясь.
— Ты не обязана, — тихо сказал он.
— Я знаю. — Её взгляд скользнул к флакону у него на груди. — Кстати, вы могли бы хотя бы позволить мне закончить начатое, — бросила она взгляд на Кощея и Романа.
Дмитрий хотел рассмеяться, но не смог. Смех, казалось, расправил бы его лёгкие до состояния беспомощного коллапса.
— Это не исцелит тебя, Маша, — искренне сказал он. — Это не сделает тебя целой.
Она стиснула зубы.
— Тогда что же? — понимающе спросила она.
Пауза. Вздох. Покаяние.
Он чувствовал боль её сердца, прижатого к его собственному, так отчётливо, словно оно билось в его груди. Он чувствовал, как оно то учащённо грохотало, то пульсировало, пропуская удары, то разрывалось на части от боли. Он осознал, что это отзывается чем-то, чего он раньше в ней не замечал, и теперь ему оставалось только гадать, что именно он упустил, пока пытался разглядеть её по-настоящему. Оставила ли она ему часть себя добровольно, или он забрал её сам? Давал ли хоть кто-то когда-нибудь Марье Антоновой столько, сколько она отдавала другим? Он подозревал, что ответ будет отрицательным.
Однако теперь он должен был вынести боль её сердца. На лице Марьи не дрогнул ни один мускул, но он мог это почувствовать. У него было два пути: он мог остановить её, мог бы вложить сердце обратно в её грудь, заставить осознать, что она натворила, и ощутить ту боль, которую она причинила ему. Мог бы напомнить ей, кто она есть — дитя тайн, башня, построенная на лжи. Мог бы надеть сердце на шнурок, вложить его в её ладонь и заставить увидеть последствия своих решений.
Или, подумал он, он мог бы забрать эту боль себе. Принять её на себя, чтобы дать ей возможность жить дальше.
Он выпрямился, принимая решение. Сколько раз ты можешь подвести женщину, прежде чем искупишь свою вину перед ней? Пусть теперь её бремя станет его бременем, подумал он и посмотрел на нож в своей руке, а затем снова на неё.
Смерть его отца не спасла бы её.
Что тогда могло бы спасти?
— Я сделаю это, — пообещал он ей, и Брин вздрогнул, издав сдавленный звук удивления, когда Дмитрий поднял нож и вонзил его в стеклянный флакон, висевший у него на шее. Лезвие прошло сквозь зачарованное стекло, металл окрасился в багровый цвет, и жидкость тонкими струйками потекла по его руке, а Марья, ошеломлённая, подалась вперёд.
Это не могло причинить ей боль на таком расстоянии. Она бы просто исчезла, не дойдя до него. Но, конечно, она подошла. Она шагнула вперёд, протянула руки и ухватилась за его протянутые ладони. К тому времени лицо Бриджа
