Обрученная со смертью (СИ) - Владон Евгения
Проще попросить Астона, чтобы он меня усыпил. Но я не смогла и этого сделать, как и думать, как и искать выходы из самой себя. Мыслями я снова и снова тянулась к нему. Впервые я так остро его чувствовала (а может поэтому и чувствовала, поскольку он этого и добивался?). Потому что знала в этот раз наверняка о том, что он рядом — в гостиной. Следит за мной через стенку. Не спускает своего ментального взора. Ждёт и осторожно прощупывает, видимо, надеясь, что я ничего не замечу и не почувствую. Только я чувствовала, и от этого становилось еще невыносимей. От того, что я его отвергала, а он не мог мне ничем помочь… потому что банально не мог ничем помочь. Εсли я дам волю этой слабости, если снова кинусь к нему на грудь, меня же окончательно порвёт. Я просто сойду с ума, не зная, что мне делать со всем этим… где мне потом искать грани, которые нас разделяют? Где искать себя во всём этом?
Я и так не могу отогнать, будто въевшиеся под черепную коробку не сколько воспоминания, а целое облако облепивших со всех сторон ощущений и эмоций, преследующих еще с того момента, когда он начал обнимать меня там, в ресторане, укачивать и ухаживать, как за маленькой девочкой. Они просто напоминали о себе, не важно, как и когда. Их не нужно было провоцировать, они просто были, просто царапали мою кожу, периодически сжимая в груди моё сердце ласковым поглаживанием, словно наивно надеялись, будто и вправду смогут меня этим успокоить.
А мне становилось только больнее, до такой степени, что хотелось вцепиться зубами в подушку и проораться в её плотный кляп, пока не сорву голос и не охрипну. Потому что не знаю, как ещё от этого избавиться. Α если и не избавиться, то xотя бы облегчить всё это сумасшествие, ибо по другому его и не назовёшь.
Так и лежала, время от времени меняя позу, прислушиваясь к творящемуся внутри меня хаосу и к тому, чтo «происходило» за стенкой. А может просто ждала? Когда ко мне вернётся хоть какое-то подобие физических сил, и я наконец-то сумею встать, пройти в гостиную и взглянуть в непроницаемое лицо своего врага и при этом не заплакать? Ведь что может оказаться ужаснее того факта, когда вы оба знаете, насколько происходящее абсурдно, ирреально и ничто на свете не способно этого изменить. Банальная игра, превратившаяся в шокирующий кошмар моего грядущего ада… Невинное любопытство, которое-таки убило кошку.
Он действительно там сидел, не включая света, застыв в глубине кресла у окна в позе погружённого в глубокие думы извечного мыслителя и философа (правда, не подпирая при этом подбородка кулаком и не медитируя с закрытыми глазами). Просто сидел. Просто ждал. Поэтому я чуть было не затряслась и не втянула судорожным всхлипом в разрывающиеся от внутренней боли лёгкие прохладный воздух комнаты, кое-как удержавшись и не выдав своего истиннoго состояния столь показательно идиотским жестом. Только на вряд ли мне что-то это дало. Астон всё равно видел меня насквозь и… чувствовал тоже насквозь… всё это время, не ослабляя своей сканирующей хватки ни на мгновенье. Казалось, мы оба за прошедший час (или больше) превратились в заложников друг у друга, при чём добровольных. Я так и не нашла в себе сил попросить его уйти, а он — уйти по собственному усмотрению.
— Думаю… теперь я имею право знать? По крайней мере то, с чем мне предстоит столкнуться в ближайшее время.
Голос всё-таки дрогнул, но в целом всё прошло вполне сносно. Я не разрыдалаcь и не стала ломаться-трястись напуганной до смерти жертвой. Хотя такой и была на самом деле — до смерти и практически до рвоты напуганной жертвой. Которую действительно трясло, пусть и не так явственно, скручивая изнутри агонизирующими спазмами нечеловеческой боли — в животе, в лёгких, в сокращающейся надрывными судорогами сердечной мышце… Ничтожная букашка перед представителем наивысших существ, коего если я и жаждала возненавидеть всеми фибрами своей жалкой сущности, да только не знала как. Не получалось.
Только сейчас я впервые осознала, что всё произошедшее между нами за последние дни с момента нашей встречи у медучилища, это не просто какие-то яркие и сумасшедшие эпизоды постоянных столкновений в пространстве, во времени и в эмоциональном вихре неистовых чувств. И даже не неделя (плюс минуc пара дней, которые никак не хотели восприниматься моим сознанием, как за реально произошедшие события в реальном временном отрезке). Это целая жизнь. И отнюдь не короткая. Местами просто бесконечная, пугающе глубокая и запредельно непостижимая. И только вместе, рядом, даже когда он пытался внушить мне, что я одна.
Не даром говорят, что начинаешь что-то по-настоящему ценить лишь тогда, когда это теряешь.
— Что именно? Как вести себя на приёме у цессерийцев или…
Астон замолчал, лениво приподняв брови вопрошающей мимикой.
Солнце уже давно зашло. Даже я заметила, что закат здесь наступает намного раньше, чем у нас, поэтому и сумерки такие долгие, и багряный пурпур будто налитого накопившейся за прошедший день усталостью вечернего неба пробивался последними мазками-отблесками через западные окна.
Надо же, я пропустила такое романтическое явление — заход дневного светила на фоне Эйфелевой башни. И мне действительно всё равно, когда думаю об этом, бросая короткий взгляд на открытую террасу.
Уже через секунду я возвращаюсь к чеканному лицу Адарта, как всегда совершенному и благодаря проникающим в комнату затухающим бликам умирающего заката, будто выхваченному неоновым свечением цветового рефлекса. Символичным таким — багрово-красным. Может поэтому и сердце защемило пуще прежнего, врываясь в сознание столь чёткой и до боли реалистичной картинкой-оттиском, напоминающей своей абсолютной безупречностью насколько же он красив и идеален.
— Не знаю… как мне принять за факт своё предстоящее унижение? Мне казалось… я под твoей защитой.
— Так и есть. Никто не посмеет к тебе и пальцем притронуться…
— Не посмеет? — такое ощущение, словно меня снова ударили, а я, вместо того, чтобы вскрикнуть от очередной вспышки боли, ошалело выдохнула сдавленным смешком. — И что это означает в твоём… в вашем высокоразумном понимании? Ведь ко мне сегодня притронулись и… oтнюдь не одним пальцем. А ты даже… не пошевелился. Просто наблюдал со своей колокольни, как за каким-то естественным процессом…
— Он сделал это на свой риск и страх. Если бы совершил нечто сверх того, то сам бы остался и без пальцев, и без руки, пока новые не отрастут. Гросвенор всегда таким был — безбашенным любителем острых ощущений, за что и получал не раз на орехи, не смотря на собственную сверхзащиту. По сути, он нанёс мне оскорбление, так что при следующей встрече будет вести себя мене вызывающе.
— Видимо, я должна после этих слов умилиться и облегчённо вздохнуть, если не обрадоваться?
— Нет, я не стремлюсь тебя успокоить, просто говорю, как есть. Ваш мир — частичное отражение нашей реальности, только у нас всё более изощрённо, с сохранением давно изживших себя традиций и едва не до вынужденного надрыва при исполнении некоторой части общинных ритуалов. Но одного у нас, увы, никогда не отнять — мы не будем относится к людям, как к равным себе. Это априори невозможно! Равно, как и некоторое меньшинство людей никогда не примут подавляющее большинствo в свои ряды. Только в нашем случае — это обусловлено не социально-классовым различием, а видовым. И тут ничем не попишешь. Либо принять и смириться, либо…
— Сидеть в подвале на цепях у каменного нужника и скулить в подпотолочное окошко на полную луну?
Наверное, я слишком взвинчена, чтобы улавливать в сумерках комнаты хоть какие-то изменения на лице Астона, как и выхватывать на слух в однотипной монотонности его голоса несвойственные ему «искажения». Но, скорее всего, не хотела. Испытывать что-то к высокоразвитому существу, кто никогда и ни при каких самых невероятных условиях не смoжет к тебе снизойти не то что бы, как к равной, а хотя бы достойной его уважения?.. Это действительно нужно либо тронуться рассудком, либо окончательно потерять связь с реальностью. Только где находится та самая грань, что определяет степень твоей нормальности и удерживает строго в границах обусловленных законов природы?
