Дебора Боэм - Призрак улыбки
Знакомство с гнусным скотом заставило меня еще острее осознать все достоинства Кумо, и с каждой минутой меня тянуло к нему все сильнее. Было такое ощущение, что, не увидевшись и не переговорив с ним, я просто усохну и перестану дышать, как личинка бабочки, посаженная на кристаллик соли. Меня просто снедала потребность услышать его голос, даже если он скажет, что я совсем не в его вкусе или что у него уже есть девушка. (Ох! Что, если он уже сошелся с той лакомой красоткой в черном мини-платье?)
Я прокрутила в голове мысль позвонить Косукэ или Кэнго, но ведь было понятно, что их интерес ко мне чисто сексуальный, а мне хочется большего. В довершение всех бед, стоило мне только вспомнить Кумо, лежавшего под деревом возле "Всегда открытой" библиотеки или наклонявшегося, чтобы стереть шоколадную пудру с моей щеки, как сразу же, несколько раз на дню, начиналось томительное щекотание в чреслах. Противоядие явно оказалось пустышкой, и притом не из дешевых. Проклятая старая шарлатанка, подумала я, и в субботу утром отправилась на поезде в Асакуса — потребовать возврата денег.
Лавка была все такой же, затхлой и словно выпавшей из времени, но старуха в маске отсутствовала. Ее место за прилавком занимал проворный молодой человек в белом лабораторном халате, с прилизанными короткими волосами. Представившись как старший сын семьи владельца, он объяснил, что учится на фармацевта и, получив диплом, думает превратить эту старомодную лавку в круглосуточную аптеку.
Мне не хотелось слишком резко переходить к жалобам, так что я начала издалека:
— Не скажете ли, кто мог обслуживать меня в прошлый раз? Это был кто-то в маске Но.
— А-а, это бабушка, — ласково рассмеялся он. — Ей почти девяносто, но она все еще любит шутить, так сказать, полностью сохраняет молодость души. Знаете этих американских стриптизеров, Чиппендейлей? Когда они в прошлом году приехали в Токио, бабуля заставила мою сестру Эрико сводить ее и сидела в первом ряду, размахивая тысячейеновыми купюрами и вопя "Эй-эй!" или что-то в этом роде. Эрико просто сквозь землю готова была провалиться.
— Скажите, пожалуйста, что она мне продала как противоядие против Заклятья Змеи и магического сакэ? Это отвратного вкуса снадобье, стоившее мне немало и предназначенное снять некое, так сказать, напряжение, но совсем не подействовавшее.
Трезво настроенный молодой человек хихикнул.
— Да-да, бабуля рассказала мне о вас. Видите ли, она не любит отпускать покупателей с пустыми руками и частенько импровизирует. Насколько я понимаю, она смешала толченую кожу змеи с кое-какими китайскими травами и, чтобы вкус был убедительно мерзким, добавила туда еще немного полыни.
— Кожа змеи? Это ведь все равно, что собачья шерсть?
— Почему шерсть?.. А, понял. Кожа змеи — внешний покров, как и шерсть собаки. Хорошее сравнение, — согласился юноша, но голос его звучал довольно кисло.
— Итак, это противоядие было пустышкой, — продолжила я серьезно. — Но не знаете ли вы средство, которое приведет меня в норму? Может, оно продается в обычной аптеке? Селитра, например, или какая-нибудь контрвиагра? В связи с пониженным либидо я всегда была лишена ощущений типа тех, что испытываю сейчас, поэтому говорю с полной уверенностью: в моем организме произошли серьезные сбои.
Будущий фармацевт улыбнулся.
— А может, у вас совсем не слабое либидо, — сказал он. — Может, вы просто никогда не давали ему воли. Или не встретили подходящего человека. Возможно, все дело в том, что вы влюблены?
* * *Осознав себя пробудившейся к любви женщиной, этаким Рип ван Винклем от секса, испытывающим естественное желание, направленное на объект своей привязанности, Бранвен будто сняла с глаз пелену (или очки-консервы). Теперь нужно было только одно: разыскать Кумо и сообщить ему о своих чувствах, а там — как карты лягут.
В этом решительном настроении Бранвен, просматривая воскресную газету, наткнулась на заметку, сообщающую, что в понедельник открывается выставка живописных работ Мадоки Морокоси, известной архитекторши, а заодно тетки Кумо. Опыт подсказал Бранвен, что в таком случае закрытый вернисаж для приглашенных наверняка должен состояться в воскресенье вечером. И это судьба, решила она.
Готовясь к решительному сражению, Бранвен надела последний из своих новых нарядов: переливающееся всеми оттенками серебристого и нежно-розового ажурное платье от Пачинко Пиафа (из коллекции "Шехерезада"), собранное из пятнадцати двухслойных и расписанных вручную кусков шелка (оранжево-розовых с одной стороны и синезеленых с другой), затем сделала прическу a là Амадео и как могла искусно наложила скромный макияж. Вспомнилось вычитанное рассуждение, будто косметика — современный аналог племенной маски, то есть способ поставить между собой и миром некий метафизический барьер. Что ж, пожалуй, эта идея не лишена смысла. С косметикой на лице она почему-то чувствовала себя раскованнее и храбрее, чем без нее, а отправляясь на встречу с человеком, которого, как выяснилось, любишь и который явно не отвечает на твои чувства на должном уровне, необходимо вооружиться максимумом храбрости и раскованности.
* * *Живопись Мадоки Морокоси впечатлила Бранвен, но показалась уж слишком тревожной. Все это были огромные, выполненные в колористической гамме моря и солнечного заката портреты длинноволосых, мечтательных, изумительно одетых женщин, смотревших в зеркала, отражавшие пышно одетые скелеты с длинными развевающимися волосами. Мотив был не новый в японском искусстве, но художница решила его по-своему, облачив женщин не в кимоно, а в некое подобие колдовских одеяний — сплошь полуночно-синий бархат, золотые звезды и полумесяцы.
— Все намеки на нашу смертность, n'est-ce pas? — с французским акцентом произнес рядом с Бранвен чуть хрипловатый голос, и, обернувшись, она увидела очень высокую и тонкую фигуру с андрогинного типа лицом светского завсегдатая, продолговатыми светло-карими глазами и коротким ежиком черных волос. — Кстати, — добавил этот персонаж, — платье на вас сидит чудесно — у вас для него есть и рост, и стать, и воображение.
— Спасибо, — ответила Бранвен. У незнакомца была необычна не только внешность. Он (или она) был одет в длинный черный плащ с капюшоном, изображавший с помощью батареек черное небо в безлунную ночь: россыпи звезд, сверканье хвостатых комет, светящиеся планеты, мерцающие галактики.
— Мне нравится ваш плащ, — сказала Бранвен. — Гляжу на него — и вспоминаю экскурсии в планетарий.
— Это бинго, — отозвался голос с французским акцентом, и Бранвен невольно представила себе его написанным по-французски. В этот момент к ним подошел молодой японец с длинными, до пояса, обесцвеченными волосами и обнаженным накачанным торсом, сплошь покрытым татуировкой, с такой тщательностью изображающей всяческие фрукты, что невольно вызывал ассоциации с модным в XIX веке стилем "как в жизни", и что-то прошептал в андрогинно-французское ухо.
