Соня Сэнь - Химеры Апокалипсиса
— Добрый вечер, Морган. Букет мне или Никите?
— А… о… здравствуй, Энджи. Конечно, тебе. Не знал, правда, какие цветы в твоем вкусе…
Я приняла букет, понюхала, поморщилась, и, небрежно сунув его под мышку, направилась в кухню за вазой.
— Мне пионы нравятся. А лилии разве не покойникам дарят? — невинно поинтересовалась оттуда я, и у детектива медленно вытянулось лицо.
— Да это она так шутит, не обращайте внимания, — поспешил заверить его Тихорецкий. Он вытер руки о передник и аккуратно стащил его с почти идеально чистой и даже не сильно мятой рубашки.
— Проходите, прошу вас. Давайте ваш плащ. Столовая направо. Стол почти накрыт, дело за горячим и выпивкой.
— О, — услышала я из столовой. — Не знал, что Энджи — такая мастерица. Не стоило столько готовить к приходу одного-единственного человека…
— Что вы, Морган. В последний раз, когда Геля вздумала приготовить ужин, пришлось вызывать пожарную бригаду.
Я сердито зазвенела вазой. Мог бы, к конце концов, и промолчать… друг, называется…
К моему приходу в столовую с цветами в вазе Морган уже устроился в моем любимом кресле, а на коленях у него — о, вероломство! — уютно свернулась моя Клео. Под ласковыми пальцами детектива кошка просто изгибалась, оглашая воздух довольным урчанием. Рядом стоял Тихорецкий и с некоторой растерянностью созерцал эту сцену.
— Не могу поверить, что она даже не попыталась вцепиться вам в горло, — пробормотал он. — Это же не животное, а бешеный гремлин, она у нас вместо сторожевого пса… ни один вор не сунется… Клео только Гелю любит. Меня — терпит. А от вас она, похоже, без ума.
— Я люблю кошек, — улыбнулся Морган беззаботной мальчишеской улыбкой. — Пусть они и считаются дьявольскими созданиями. Маме тоже нравились лысые кошки…ведь они не линяют. И такие преданные.
— Давайте лучше за стол, — проворчала я не без ревности. — Ужин стынет.
И, как ни странно, вечер прошел славно. Не было того неловкого молчания и затянувшихся пауз, которых я ожидала, разговор не затихал ни минуту. Наш гость проявлял чудеса воспитанности, умудряясь одновременно поглощать ужин, гладить Клео и ухаживать за мной. Тихорецкий после вежливой и вполне искренней похвалы своего кулинарного шедевра (утка, фаршированная рисом, яблоками и какими-то вонючими приправами) окончательно подобрел и взирал на детектива с нескрываемым дружелюбием. А я… я не могла отвести глаз от красивого лица Моргана и от досады кусала губы. Он нравился мне, моему другу… моей кошке, наконец! Он нравился всем. А мне категорически нельзя было теперь влюбляться. Через две недели скоростной самолет унесет меня в Россию, и вряд ли я когда-нибудь еще вернусь на Британские острова, к сизым туманам, дождям и прелестному английскому говору.
— Давайте пересядем к камину и оговорим о деле. Я заварю кофе, — предложила я, когда мужчины, невзирая на мои протесты, убрали со стола грязную посуду, а вино было выпито. — Кажется, в холодильнике есть и десерт.
— Шоколадный торт, — уточнил Тихорецкий.
— Тебе бы поваром работать, а не фотографом, — проворчала я и устремилась в кухню.
Кое-как расположив на коленях блюдца с кусочками торта, мы устроились вокруг журнального столика, у электрического камина. Тихорецкий занял кресло, и нам с Морганом пришлось разделить маленький и весьма тесный диванчик. Усаживаясь, мы случайно соприкоснулись коленями и оба страшно сконфузились. Тихорецкий, глядя на наши мучения, откашлялся и произнес спасительную фразу:
— Ну что, Морган, вы что-нибудь откопали по этому вашему делу?
— О, сущую малость. Нечто странное.
— Странное? — я оживилась.
— Да. Помнишь, я просил у Джо фотографии покойного Захарии Дума? Я получил их утром. Несколько снимков с места преступления… ну, это для нас не имеет практического значения… а также десяток фотографий из квартиры самоубийцы. Большинство было сделано около полугода назад, но парочка — незадолго до смерти мистера Дума. И вот что странно… Сперва я решил, что они испорчены… И, тем не менее, их не выкинули, напротив, вложили в фотоальбом…
— Ну? — поторопила его я.
— На этих фотографиях лицо Захарии было очень расплывчатым и затемненным, а вокруг очень четкого контура головы виднелось какое-то удивительное свечение. В виде круга. Такого, какие можно увидеть на иконах и изображениях святых.
Мы с Тихорецким переглянулись. Морган как ни в чем ни бывало отхлебнул из чашки кофе и продолжал:
— Но мысль о возможном дефекте фотографий отпадает. Снимки отличного качества. Что меня насторожило… — черные глаза детектива прищурились, — так это тот факт, что подобное наблюдалось лишь на тех фотографиях, что были сделаны в течение последнего месяца.
— Месяц назад и начались все эти смерти… — задумчиво кивнула я.
— Улавливаешь параллель?
— Ты думаешь, это взаимосвязано? Хочешь сказать, что наш чокнутый инвалид-самоубийца и вправду был святым и этим… блин, Ангелом Апокалипсиса?
— Что такое 'блин'? — заинтересовался Морган проскочившим русским словечком.
Тихорецкий прыснул — в исполнении англичанина оно прозвучало как 'былын'.
— Ну, типа вашего 'черт'… Не отвлекайся. Знаешь, мне все-таки не верится, что в наш продвинутый век эксперты-криминалисты не сумели обнаружить на местах всех преступлений ни единой улики, ни единой самой крошечной зацепочки. Я не говорю об отпечатках пальцев — нужно быть совершеннейшим кретином, чтобы их оставить. Но фрагменты ДНК… частицы кожи, слюна, да даже перхоть — все это должно было остаться на телах убитых! Неужели ни пылинки?
— Нет, — Морган сокрушенно покачал головой, и я невольно залюбовалась игрой света на его гладких, волнистых и черных, как вороново крыло, волосах. — Ничего абсолютно. Сердечный приступ, ужас на лице и ожог на лбу — вот и все наши улики.
— Ну… быть может, убийца так страшен, что жертвы при одном взгляде на него отдавали Богу душу? — пробормотала я.
Морган рассмеялся.
— Если бы ты видела их лица, Энджи, ты бы поняла, что подобный ужас мог вызвать разве что сам Сатана, явившийся жертвам в своем материальном обличье. Бедная Лиз была седа, как лунь. Я рассказывал. К тому же, эти ожоги тоже не так-то просты…
— Те, что в форме крестов?
— Распятий, — кивнул Морган. — Квик говорит, их эксперты недоумевают. Ожог был нанесен с предельной четкостью, ровно и симметрично, значит, это не химический ожог. Но не был он нанесен и лазером. Луч лазера режет идеально ровно, а края ран, нанесенных убитым, несколько рваные. Кроме того, после более тщательного анализа вокруг ран обнаружилось неизменное и более широкое пятно на тон темнее цвета кожи. Словно при легком солнечном загаре. И тут мы столкнулись с новым необъяснимым феноменом.
