Выжить после апокалипсиса - Людмила Вовченко

— Земли у нас достаточно, — твёрдо сказала Мира. — Но я не стану покупать вслепую. Сначала проверю.

Старик прищурился, но кивнул.

Дальше был скотный ряд. Под навесами блеяли козы, визжали поросята, кудахтали куры. Возле одного загона подросток ткнул пальцем:

Мира посмотрела внимательно. Глаза у козы были умные, усталые, но шерсть блестела.

— Берём, — решила она. — Даже если не беременная — молоко даст.

Кузнец пробурчал:

— Ты, конечно, — улыбнулась Мира, и подросток прыснул от смеха.

На рынке они задержались ещё дольше. Купили соль, ткани на рубахи, свечи и масло, пару новых топоров. Мира тщательно вела записи: сколько потратили, что осталось. Золота было немного, но ей удавалось торговаться — не грубо, но с твёрдостью.

И наконец — лекарь. В тени навеса сидел худой мужчина в сером плаще, с корзиной трав. Он смотрел внимательно, словно сразу оценивал людей.

— Травы нужны? — спросил он.

— Больше — вы нужны, — ответила Мира. — У нас земля. Люди. Мы только начинаем. Нам нужен договор, чтобы вы приходили к нам хотя бы раз в месяц.

Лекарь приподнял бровь.

— Продукты. Рыбу, молоко, хлеб, когда пойдёт урожай. И уважение, — спокойно сказала Мира.

Он долго смотрел, потом улыбнулся уголком губ.

Когда вечером телега выехала за город, Мира смотрела на закат. Солнце садилось за лес, окрашивая небо в пурпур и золото. В мешках лежали семена и соль, на телеге — коза, и всё это казалось символом.

Подросток радостно прижимал мешок с семенами, кузнец мрачно держал топор, а Мира шла впереди.

И впервые она ощутила: они не просто выживают. Они строят.

Глава 4.

Глава 4

Дом становится домом

В тот вечер, когда телега, скрипя и подрагивая, выехала из ворот города, небо уже тлело багрянцем. По краям облаков лежал тусклый золотой налёт, и ветер гнал к лесу полосы пыли — запахи рынка ещё держались в волосах: соль, варёная свёкла, сажа, сухие травы. Коза на телеге упрямо переступала ногами, ловя равновесие, и время от времени вздыхала, будто тоже подсчитывала покупки. Подросток прижимал к груди мешочек с семенами, как ребёнка. Пётр шёл сбоку, как страж, — плечи широкие, топор на ремне, ладони в занозах. Мира вела лошадь, и каждый шаг отмерялся мыслью: «Успеем. Успеем, если не щадить себя».

Дорога домой казалась короче. Там, где утром тревога стояла в горле, теперь распрямлялась прямая уверенность: в мешках — хлеб будущего, в корзине — молоко и жизнь, в тетради — договор с лекарем. И небо, которое днём было жарким и пустым, к сумеркам погасило лишнюю резкость, достало откуда-то глубину. Пахло промятой травой, теплой кожей лошади и ещё — чем-то нездешним, новым: домом, который только и ждёт, чтобы его проверили делом.

У валка их встретили звуками: детский смех, глухие удары молотка, шорох метёлок по глинобитному полу. На крыльце стояла девочка с платком, как флагом, и махала им так отчаянно, будто от этого зависел ветер. Вера — с закатанными рукавами — несла к печи поднос с мисками, а Вита развешивала у порога связки трав, чтобы ночь пахла не сыростью, а чабрецом. Марфа, вытирая ладони о полотняный передник, вышла сразу к козе, строгая и нежная, как всегда, когда дело касалось живого.

— Далеко не ходили, а будто другой мир прошли, — сказала она, нащупывая у козы костлявые бока и мягкую горячую вымяную плоть. — Ну что, красавица, не подведёшь?

Коза ответила не мычанием — ровным дыханием, и Мира, не веря своим ощущениям, вдруг впервые за день расслабила плечи.

— Соль привезли, — отчитался подросток, — и семена всякие. И свечи. А ещё… — Он заговорщически понизил голос. — Лекарь согласился к нам ходить. Сам.

Марфа обернулась, в глазах у неё было то самое «вот это — да».

— Значит, будем жить, — повторила Мира. И только теперь заметила, как на новой обрешётке крыши тянется бечёвка с висящими на ней дощечками — тонкими, в ладонь. На каждом — выжженное слово: «вода», «хлеб», «дети», «огонь», «мир». Вера, уловив её взгляд, улыбнулась:

— Чтобы помнить, для чего мы с утра встаём.

Ужин вышел не праздничный — правильный. Уха из мелкой рыбы, горсть крошек чёрного хлеба со вчера, щепоть соли крупинками на язык, кружка горячей травяной заварки — душится горечь, прочищаются лёгкие. Коза, поприручавшись, дала всего стакан тёплого молока; разделили на семь глотков — дети и те, кто завтра тянет тяжёлое, — и каждый пил не жадно, а как молитву. Лицам вернулась мягкость, голосам — простота.

— Завтра к рассвету — к речке, — сказала Мира. — Ставим плетёные «ворота» пониже, где берег мягче, и ещё ряд кольев — камыша много, будем крепить. Семена — в хлев, сухо. Ткань — к Вере и Вите, свечи — в ларчик. Пётр, ты с мальчишкой на тропу к лесу — сушняк. Марфа — огород и закваска под новый хлеб. И ещё… — Она опёрлась ладонями о столешницу, глядя на всех по очереди. — Завтра к полудню я встречу лекаря. Договор предварительный есть, но я хочу, чтобы он увидел людей, а не подписи.

— А я, — Вера подняла мигом глаза, — после обеда поведу девчонок к кромке леса. Видела сегодня кусты, как будто с налётом — может, дикое яблоко. С выкопкой осторожно, ком побольше, в лунку воды — и тенью прикроем.

— Возьмёшь подростков, — отозвалась Мира, — пусть и руки помнят, и глаза учатся.

— А я, — Пётр потянулся, будто примерял на плечи завтрашний день, — доведу сарай. Мне нужна пара ровных слег. Карпо обещал заглянуть — скажем, где бить.

Степан кивнул:

Слова ложились не по команде — по месту. Каждый брал себе кус дела, как ломоть хлеба, и никто не выменивал лёгкое на