У черта на побегушках (СИ) - Злотников
Выйдя из комнаты и постучав в соседнюю дверь, я вошла внутрь, не дожидаясь приглашения. Новая работа была мне неприятна, как и мой новый статус, и я, должно быть, выдавала своё недовольство поджатыми губами, но разве в этом доме подобное кого-то интересует? Уйдет немало времени, прежде, чем я смогу произнести громогласное слово «привыкла», но до тех пор я сделаю всё, что в моих силах, только бы выбраться отсюда.
Я оказалась в чистой комнате, в которой, впрочем, не было ничего, кроме кровати, шкафа и заваленного учебниками стола, рядом с которым на низком стуле сидел Пурсон. Вытянув вперед босые стопы, измазанные грязью, он вертел в руках край расстегнутой рубашки, покрытой желтыми не отстирывающимися пятнами. Открывшийся взору интерьер, вдруг вызвал в мыслях картины живущих в бедности детей, и моё сердце преисполнилось ненужной жалостью, которую я не просто уберу из головы, но и заменю пущей злостью. Хоть это и ребенок, но он уже до безобразия эгоистичен и жесток, и не думаю, что у демонов эти качества оскорбительны и негативны.
— Привет, — поздоровался он, лучезарно улыбаясь и болтая ногами, — я так рад, что теперь мы вместе!
— Вот это да, — язвительно процедила я, хватая со стола деревянную расческу, — смотри не напускай слюней от счастья…
— Я не буду их пускать, — схватившись за голову, произнес Пурсон, — я не люблю, когда мне расчесывают волосы.
— По ним и видно. У тебя же столько колтунов! Вот заведутся вши, побреем тебя налысо, тогда будешь знать.
— Кто такие вши? — искренне изумился мальчик. — Это злые духи?
— Да. Они будут кусать тебя за твою глупую башку и пить кровь, а потом ещё и яйца отложат, — без пощады для детской психики произнесла я, но тут же смягчила тон, увидев на лице Пурсона искренний ужас, — я расчешу очень аккуратно. Правда. Видишь, какие у меня волосы длинные? Я умею расчесывать не больно и осторожно.
Произнесла я последнее предложение, должно быть, очень убедительно, и демоненок, несколько помедлив, убрал руки с головы, повернувшись ко мне спиной. Моим глазам предстала изумрудная запутанная кипа, которую, в самом деле, было проще отстричь, нежели привести в порядок, и я поспешно обернулась на стол, словно бы там могло стоять подходящее к случаю косметическое средство. Безусловно, там не было ничего, кроме книг и кучи бумаг, на желтоватой поверхности которых были прилежно выведены красивые крючки. Я поймала себя на том, что понимаю их, и этот диссонанс, вызванный влиянием Ада на мой организм, показался мне устрашающим.
Убедившись, что волосы Владыки хотя бы помыты, я максимально бережно разделила неделимую кучу на отдельные части, начав приводить их в должный вид от кончиков. Работа оказалась настолько кропотливой и трудоемкой, что мои руки ужасно затекли и ныли вместе с плечами с каждым последующим движением. Спустя ругань, мольбы и вырванные колтуны, Пурсон обвинял меня во лжи, но делал это с блестящими и рассыпающимися по спине волосами, чему я была несказанно довольна. Заставив после мальчика вымыть ноги в любезно принесенном дворецким тазу, я ожидающе смотрела на его рубашку, тогда как Владыка внимательно смотрел на меня.
— В чем проблема?
— Я не умею застегивать пуговицы. Это всегда делал Фуркас.
— Всегда? — с криком вырвалось из меня, но мальчик невозмутимо согласился, продемонстрировав мне абсолютную немощность. — Тебя же попросту разбаловали!
— Но я ведь был наследником сильнейшего рода, это естественно, что такие незначительные вещи за меня делали слуги.
— Нет. Так быть не должно. И здесь нет ничего трудного, — строго ответила я, присаживаясь на корточки и чуть натягивая на себя рубашку, — вот, берешь так, двумя руками, и продеваешь пуговичку в отверстие. Давай, пробуй, меня и так уже мучает чувство перевыполненного долга…
Только когда Пурсон с завидным упорством начал пытаться застегнуть свою первую пуговицу, я поняла, в чем заключалась вставшая перед нами проблема. Ногти мальчика оказались настоящими звериными когтями, которые впору стричь кусачками, но никак не ножницами. Он неумело цеплялся ими за ткань, а после и вовсе вырвал пуговицу, подняв на меня виноватый взгляд.
— Ладно, — пробурчала я, встряхивая рубашку вместе с мальчиком, — вот так. Всё. Что теперь?
— После завтрака мне нужно учиться, — кивнул он в сторону заваленного стола, — я должен стать таким же умным, как мой отец.
Я быстро стиснула зубы, чтобы не сказать лишнего, и, зачем-то кивнув, вышла в коридор. Способность понять чужую сторону всегда казалась мне сильным и отчасти необходимым навыком, что, к сожалению, так часто граничит с состраданием. Но сопереживать каждому, кто решился излить тебе душу, равносильно собственному выгоранию, и оттого не стоит ничего принимать близко к сердцу. Я понимала это, как никто другой, но мои выстроенные принципы совершенно не работали с детьми. Если у них случаются беды, я не могу остаться равнодушной. Я называла это сострадательной душой, которую сейчас всем сердцем желала запихнуть в клоаку лягушки.
Что ж, полагаю, теперь у меня есть время до обеда, готовку которого взвалили на мои плечи. Но я понятия не имею, где в этой развалине находится кухня и где мне найти Фуркаса, чтобы узнать, где кухня. Возможно, я бы чувствовала себя более уверенно, не расскажи мне дворецкий о пробирающихся через окна демонах, но меня хотя бы поставили перед фактом, а не бросили на произвол судьбы. Будь, что будет, я не думаю, что теперь-то мне есть, что терять.
Логически заключив, что кухня не может располагаться на втором этаже, я спустилась на первый, чуть не
