Лэйни Тейлор - Дочь тумана и костей
Наконец она пустилась в обратный путь. Во время полета маска, подвязанная за одну из длинных лент, болталась на ветру сбоку, похожая на птичку, решившую составить ей компанию. Рассвет уже коснулся земли, и освещал весь её обратный путь домой в Лораменди.
После празднования город утопал в тишине, дымке и запахе гари, оставшихся от фейерверков. Она пробралась к тайному входу в подземный собор. Его ворота были заперты Бримстоуновой магией и открывались на звук её голоса. Там не было никакой охраны, и, никем не замеченная, она вошла внутрь.
Всё было просто.
В тот первый день она была очень нерешительна и вела себя очень осторожно, не зная, что произошло в её отсутствие, или какой силы гнев на неё обрушится. Но судьба была неисповедима и плела узоры, как ей заблагорассудится. В то утро с побережья Миней прибыл шпион с вестями о передвижениях серафимовых галлеонов, поэтому Тьяго отбыл из Лораменди почти одновременно с возвращением в город Мадригал.
Чиро спросила, где Мадригал была, на что та выдала какое-то неопределенное вранье, и с этих пор отношение сестры к ней изменилось. Мадригал не раз обращала внимание на то, что сестра как-то странно на неё смотрит, и как только они встречались взглядами, Чиро тут же отворачивалась, делая вид, что чем-то занята и вовсе сейчас не таращилась. Они стали видеться реже — и потому, что Мадригал ускользала в свой новый тайный мир, и отчасти потому, что Бримстоун сейчас очень нуждался в её помощи, таким образом она была освобождена от остальных своих обязанностей. Её батальон не был мобилизован в ответ на передвижения войск серафимов, и она подумала, что, по иронии судьбы, ей стоит быть благодарной за это Тьяго. Она знала, что он продолжает держать её подальше от любой потенциальной опасности, что позволит обеспечить её "чистоту", пока он на ней не женился. Должно быть, он не успел до отъезда отменить свой приказ.
Итак, Мадригал проводила свои дни в магазине или в соборе с Бримстоуном, связывая зубы или колдуя над телами, и все свои ночи — столько, сколько могла — с Акивой.
Она приносила свечи для Эллай и её любимые специи, еду, которую они ели руками после занятий любовью. Медовые конфеты и опьяняющие ягоды, и жаренных птиц, чтобы утолить их зверский голод, и они никогда не забывали забрать вилковую косточку из птичьей грудки. Она приносила вина в небольших бутылях, и крошечные чашечки, вырезанные из кварца, чтобы потягивать из них напиток, которые они потом споласкивали в священном источнике и прятали под алтарем до следующего раза.
И каждый раз, на прощание, они ломали косточку, надеясь встретиться в следующий раз.
Мадригал всегда считала, что как бы тихо она не вела себя в присутствие Бримстоуна, тот всегда знал, чем она занимается. Она чувствовала как, его желто-зеленные глаза прожигают её насквозь, и говорила себе, что так дальше не может продолжаться и она должна положить этому конец. Однажды она даже отрепетировала, как скажет это Акиве, когда прилетит в траурную рощу. Но, как только увидела его, вся подготовленная речь вылетела у неё из головы, и Мадригал сдалась, не раздумывая, бросившись на встречу своему счастью. Они считали это место миром начала их истории — раем, который ждет влюбленных, чтобы те наполнили его своей радостью.
И они наполняли его. Целый месяц встреч украдкой по ночам и, время от времени, вечерам, залитых солнцем, когда Мадригал могла сбежать из Лораменди. Они укрывали друг друга своими крыльями, упиваясь счастьем и называли это своим миром, хотя оба понимали что это НЕ мир, а всего лишь их тайное прибежище, а это разные вещи.
После того как они встретились уже несколько раз и начали узнавать друг друга по-настоящему, с жадностью влюбленных, которые хотят знать всё (из бесед и прикосновений, запоминая каждый момент и мысль, запахи и шепот), когда отбросили скованность и робость, то задумались, что их ждет в будущем, которое рано или поздно настанет и уже не могли притворятся, что всё в порядке. Они оба знали, что это не жизнь, особенно для Акивы, который ни с кем не виделся, кроме Мадригал, и спал все дни напролет, желая, чтобы поскорее наступила ночь.
Акива поведал ей, что он незаконнорожденный сын императора, из целого легиона себе подобных, которые были рождены убивать. И рассказал ей про тот день, когда в гарем явились охранники, чтобы забрать его от матери. Как она отвернулась и позволила им забрать его, как будто он и не был её ребенком, а она всего лишь уплачивает свою десятину. Как сильно он ненавидел своего отца за то, что тот плодит своих отпрысков, обрекая их на гибель, и в этой вспышке гнева, она заметила, что Акива винит и себя, что он один из этих смертников.
Мадригал погладила его выпуклые шрамы на костяшках пальцев и представила, что за каждой полоской скрывается смерть химеры. Она гадала, сколько их душ ей удалось спасти и сколько они потеряли.
Она не открыла Акиве тайну воскрешения. Когда он спросил её, почему на её ладонях нет глаз-татуировок, она придумала какую-то отговорку. Она не могла рассказать ему о воскресших — ревенентах. Этот секрет имел огромное значение, он был очень важен, от этого зависела судьба её расы, и она не могла поделиться им, даже ради того, чтобы уменьшить чувство вины из-за убитых им химер. Вместо этого, она поцеловала его метки и сказала,
— Нас учили только искусству войны, но есть и другая жизнь. Акива, мы можем обрести её. Мы можем изобрести её заново, для себя. И здесь положить ей начало.
Она прикоснулась к его груди и ощутила, как бьется его сердце, наполненное любовью, его гладкую кожу и его шрамы и его (не свойственную солдату) нежность. Она взяла его за руку и, прижав к своей груди, сказала,
— Мы в начале нашего пути.
И они стали верить, что всё могло быть именно так.
Акива рассказал ей, что за два года после Баллфинча он не убил ни одной химеры.
— Это правда? — спросила она, с трудом в это веря.
— Ты показала мне, что можно жить, не убивая.
Мадригал посмотрела вниз на свои руки и призналась,
— Но я убивала серафимов.
Акива взял ее за подбородок и притянул ее лицо к своему.
— Но, подарив мне жизнь, ты меня изменила, и вот мы здесь, благодаря этому. Могла ли ты подумать, прежде, что такое возможно?
Она покачала головой.
— Не думаешь ли ты, что другие могут тоже измениться?
— Некоторые, — сказала она, думая о своих товарищах, друзьях. Белом Волке. — Не все.
— Некоторые, а потом и остальные.
Некоторые, а потом и остальные. Мадригал кивнула, и они вместе представляли себе другую жизнь не только для себя, но и для остальных рас Эреца. И весь тот месяц, пока прятались и любили друг друга, мечтали и планировали, они и сами уверовали в то что говорили, словно так и должно было бы быть: будто они были первыми ростками, предназначавшиеся для чего-то грандиозного и волшебного. Они не знали что или кто этим движет — Нитид или светочи, а может, нечто совсем иное, но эта сила жила в них, чтобы принести умиротворение их Миру.
