Дж Уорд - Желание

Да, «бессмертный» не означало «забальзамированный», это точно.

Эдриан сел рядом с ним, его лицо было слишком бледным, когда он смотрел на него с противоположной стороны туалетного сиденья.

— Хочешь, чтобы я отвел тебя к душу? Он помогает мне, когда она…

Их взгляды встретились, выживший смотрел на выжившего.

— О, дерьмо… — Когда Джим заговорил, его голос был хриплым, и, казалось, будто в горло вставили трос для прочистки труб. — Она видела меня в таком виде. Сисси… видела это.

Он не мог поверить, что произнес это, но не мог больше держать слова внутри себя.

Не в силах поддерживать зрительный контакт, Джим сжал веки и прислонился к стенке ванной. Когда вода начала падать, словно дождь, в душевой за ним, и твердый пол впился в задницу, он прошептал:

— Она видела меня разрушенным.

Это — последнее, что он сказал, прежде чем потерять сознание.

Глава 37

Никто бы не подумал, что дом площадью в шесть тысяч квадратных футов, с тремя этажами — четырьмя, если считать подвал, где располагался винный погреб — мог сузиться до размеров обувной коробки.

Но пока утро медленно перерастало в полдень, Гри чувствовала себя так, будто ей не хватало воздуха… или времени наедине с Исааком. Казалось, отец со своим проницательным взглядом заполнял каждую комнату, даже если его там не было. С Исааком творилась та же беда: он постоянно перемещался, смотрел в окна, вышагивал из передней части дома в кухню и обратно.

К двум часам дня терпение Гри иссякло, и она решила прибраться в гардеробной. Абсурдная идея, потому что шкаф и так пребывал в полном порядке… но она быстро исправила положение.

Постояв в середине комнаты, Гри задумала радикальные перемены для полок с одеждой, развешанной по категориям. Она брала каждую без исключения блузку, юбку, платье, костюм и брюки с вешалок и скидывала их в кучку на полу. Как будто она меняла расположение секций. На самом же деле, она собственноручно создавала хаос, который могла убрать, насладившись толикой контроля.

Вешалка за вешалкой, вещь за вещью, она начала прибираться в гардеробе.

Боже… Исаак.

Если внизу, на кухне, у кофеварки, она расслышала его правильно… то он сказал, что любит ее.

Да ладно… конечно она все верно услышала. А его изумительные глаза подтвердили то, что пытались понять ее уши.

Однако было множество «но», который хотел выложить ее внутренний юрист. Дело в том, что женщину под личиной адвоката не волновали возражения разума: она чувствовала что-то столь же сильное.

Как и следовало ожидать, логика велела ей не доверять эмоциям ни в одном из случаев, указывая, что чувства — порождение ситуации, драмы, напряжения, секса… Боже, секса. Но у сердца было иное мнение. Она чувствовала, что искра пробежала в тот миг, как она взглянула на него, а решение Исаака выйти на свет и сдать его испорченного, опасного босса… ну, оно было лучше всех невероятных оргазмов.

Оно заставило Гри уважать Исаака.

Выудив один из черных костюмов в тонкую полоску, Гри на миг представила, как в конце они окажутся вместе на каком-нибудь отдаленном, безопасном острове, где их бы занимал лишь выбор блюд на обед и ужин. Мечта в духе «Острова Гиллигана»[121] с тропическими «невозможностями» стала приятным отвлечением, но Гри не обманывала себя. Исаак собирался исчезнуть. Правительство позаботится о нем и спрячет до слушаний в конгрессе или до окончания судебных процедур. И если его не посадят в тюрьму США за злодеяния, то могут выслать в какой-нибудь зарубежный ад.

Поэтому он сказал те слова. Это было его прощанием.

— Вау.

Гри резко развернулась, костюм в руках описал круг вокруг ее тела, прежде чем вновь повиснуть… будто на мгновение он забыл свои возможности, все силы направил на возвращение спокойствия.

И она отлично понимала, как чувствовала себя эта чертова тряпка.

Исаак выругался.

— Прости, мне на самом деле нужно научиться стучать.

Гри немного расслабилась.

— Я просто очень нервная.

Выгнув бровь, он оценил взглядом горку посреди кремового ковра.

— У тебя много одежды.

— Наверное, чересчур много. Нужно отдать кое-что «Доброй Воле».

Исаак подошел ближе и поднял одно из ее платьев. Оно было черным и длинным, как и все ее платья — Гри не была любительницей блесток и ярких расцветок.

— Куда его повесить?

— Эм… — Была лишь одна секция, подходящая по высоте для одежды во весь рост. И значит, она свалила их в кучу, чтобы просто повесить обратно. — Туда. В угол, пожалуйста.

Он понес вечернее платье и повесил туда, где оно было раньше. Потом он взял следующее, расправляя подплечники. Прежде чем повесить его на место, Исаак наклонился и уткнулся носом в ворот платья, чем сильно удивил Гри.

— Ткань пахнет твоими духами, — пробормотал он прежде, чем повесить его на латунную перекладину.

Это послало по всему телу дрожь… в хорошем смысле. К несчастью, приятное покалывание было подавлено всеми проблемами, нависшими над ними.

— Они дали о себе… знать?

— Нет.

— Что ты будешь делать, если они не выйдут на связь?

— Они выйдут.

Больше он ничего не сказал, просто поднял платье из тафты с бархатным лифом и широким поясом из тартана.

— Рождественское платье?

— Да.

— Оно красивое.

— Спасибо. Исаак? — Когда он поднял взгляд, Гри сказала, — Я…

Он оборвал ее.

— Что это за звук?

Костюм выпал из ее рук, когда она услышала тихое пиканье, и Гри в спешке выудила из кармана пульт от сигнализации. Конечно же, мигал красный сигнал.

— Кто-то в доме.

Она выключила звук и бросилась к телефону у кровати, но Исаак поймал ее за руку.

— Нет. Никакой полиции. Мы уже втянули достаточно невинных в это дело.

Он достал пистолет и трубку размером с ее кулак. Прикрутив глушитель на конец дула, он окинул комнату взглядом, а потом устремился к зарешеченному туннелю, где располагался центр управления сигнализацией.

Держа оружие в руке, он снял металлическую крышку.

— Залезай сюда. И не выходи, пока я не…

— Я могу помочь…

Выражение его лица заставило Гри отступить назад: взгляд Исаака был холодным и совершенно чужим… будто она смотрела на покрывшееся льдом стекло… без надежды увидеть что-то за ним.

— Полезай туда. Сейчас же.

Ее взгляд метнулся к оружию, а потом вернулся к его жесткому, неумолимому лицу. Было сложно сказать, что пугало больше: мысль, что кто-то проник в ее дом, или незнакомец, стоящий перед ней. А потом до нее дошло…

— О, Боже. Мой отец!