Проклятие короля-оборотня - Тессония Одетт
– Так ты просто собираешься сдаться? Позволить проклятию поглотить тебя и всех жителей поместья? Собираешься бросить детей, чтобы они росли без тех, кого знают?
– Дети выживут, – говорит он. – Это самое главное. А остальные смирились со своей судьбой. Они тоже не желают терять часть себя, чтобы снять проклятие. Все или ничего.
Помнится, Чернобородый и Серая и правда говорили, как предпочли бы смерть частичному снятию проклятия. Но… но… О, ради всех святых, эти упрямые волки! Я вскидываю руки в воздух.
– А как насчет тебя, Эллиот? После всего, что ты сказал мне о том, что больше не ненавидишь мой вид, твоя волчья форма все еще так важна, что ты скорее умрешь, чем застрянешь в человеческом теле?
Он напряженно сжимает челюсть, но выдерживает мой взгляд.
– Если бы я мог пожертвовать своей волчьей формой, я бы это сделал.
– Что ты такое говоришь? Уже слишком поздно? На следующее утро после бала ты сказал, что передумал приносить жертву.
Он отводит глаза и опускает их на выброшенный лепесток. Взяв его между пальцами, он кладет руку на согнутое колено и отстраненно смотрит на лепесток.
– Я тем утром пришел сюда, на самом деле намереваясь снять проклятие, как и обещал. Я держал стебель розы между пальцами и сделал паузу, достаточную для того, чтобы поразмыслить о том, чем я был бы готов пожертвовать. Вот тогда-то меня и осенило.
От печали, отразившейся на его лице, у меня сжимается сердце. У меня возникает порыв податься вперед, чтобы заключить его в свои объятия. Но вместо этого я заставляю себя сохранять неподвижность.
– И что же?
– Помнишь условия, которые позволяют мне самому снять проклятие?
– Да. Из четырех вещей, которые у тебя отнимает проклятие, ты должен выбрать самую ценную, и проклятие оставит тебе те, которыми ты дорожишь меньше.
Он кивает.
– С первого дня проклятия я знал, что для меня нет ничего дороже неблагой формы. Так было все это время… пока что-то не изменилось. В моей жизни появилась ты. Я не знаю, когда именно мои ценности поменялись. Уверен, задолго до того, как я признался тебе в чувствах, но думаю, что до бала я мог хотя бы убедить себя, что все по-прежнему. Но как только обнял тебя, почувствовал тебя, понял, что ты тоже меня любишь… Я понял, что больше всего теперь ценю кое-что другое.
– И что это? Чем же ты таким дорожишь, что можешь принести это в жертву?
Когда он смотрит на меня, я вижу, что у него блестят глаза. Он одаривает меня грустной, разбивающей сердце улыбкой:
– Это же очевидно, Джемма. Воспоминания. До тебя мне было бы все равно, даже если бы я их потерял совсем. Мне нечего было беречь. Я знал, что выживу, руководствуясь инстинктами, и даже если мне придется начинать сначала, я просто стану собой прежним. Был шанс, что я лишусь короны, если не смогу вспомнить свое прошлое. И даже забуду, что я фейри. Но меня все это не волновало, пока я мог жить в облике волка. Но теперь… теперь… если я потеряю свои воспоминания, то потеряю тебя. И все, что мы пережили вместе. Я лишусь того, кем стал.
У меня спирает дыхание, и я чувствую, как в горле встает ком. Все начинает складываться, все его слова, сказанные тем утром, обретают смысл. Слова, которые я восприняла совсем не так. Я помню те, что ранили меня больше всего: он сказал, что хотел бы вернуться в ту ночь и стереть ее. Словно ее и не было, и тогда он смог бы снять проклятие, не лишившись того, чем он дорожит больше всего.
Теперь я понимаю.
Он, должно быть, видит осознание в моих глазах, потому что говорит:
– Если бы у меня не было таких сильных воспоминаний, которые стоило бы сохранить, я все еще мог бы убедить себя, что больше всего дорожу своей неблагой формой. Я бы пожертвовал ею и сохранил остальное. Но после нашей ночи… пути назад не было. Не существует хитроумной уловки фейри, способной помочь скрыть правду. Я все понял, как только прикоснулся к розе. Самым ценным сокровищем стали воспоминания, ведь если я лишусь их, то потеряю тебя. Потеряю себя.
Слезы текут по моим щекам.
– Почему ты мне не сказал? Почему позволил мне уйти с ненавистью к тебе?
Он протягивает руку к моему лицу и тыльной стороной пальцев смахивает случайную слезу. Его прикосновение такое нежное, такое извиняющееся, что у меня складывается ощущение, что мои легкие вот-вот лопнут.
– Я почти сказал, но понял, что поставил бы тебя в положение, из-за которого ты сама могла бы захотеть снять проклятие. А я этого не допущу. Ты ничем не пожертвуешь ради меня, Джемма. Я не позволю тебе отказаться от того, что ты ценишь больше всего. Свобода слишком важна, а я не знаю, какое изощренное испытание тебе подкинет проклятие, если ты решишь пожертвовать ею, и выяснять не хочу.
– Но ты умрешь, – выдавливаю я со всхлипом.
Он наклоняется ближе и подносит руки к моим щекам.
– Я умру счастливым и спокойным, зная, что любил тебя. Знаешь ли ты, что я раньше никогда не любил? Сомневаюсь даже, что когда-либо был счастлив. Каждое мгновение с того дня, как я родился, было продиктовано инстинктами и стремлением выжить. А если не ими, то страстью, обычно выраженной в форме ненависти или мести. А счастливым себя ощущал, только когда свободно носился по лесам.
– Так выбери эту жизнь. Верни ее. Пожертвуй нашими воспоминаниями и вернись в леса. Вряд ли это хуже смерти.
Он проводит большим пальцем по моей щеке и ловит еще одну слезинку.
– Нет, Джемма. Это все равно что смерть, только другого рода. Я не жил достойной жизнью волка. Я не был добрым и счастливым. Я понятия не имел, чего мне не хватает, пока ты мне не показала – чего. И теперь я не могу стать прежним… и не могу вернуться.
– Я думала, ты ненавидишь это тело.
– Ненавидел. Так долго ненавидел. Это тело причинило мне мучения, открыв новые впечатления и эмоции. Впервые мне пришлось столкнуться с последствиями действий, совершенных в облике волка. Я убивал людей, и не только охотников, за которых был наказан, я убивал как на войне, так и в мирное время. Раньше я наслаждался этим. Гордился. Но в этой форме научился сожалеть, чувствовать, что вы называете сопереживанием. Я так долго презирал эти чувства. Но теперь… если я забуду, я вновь стану
