Аконит - Ирена Мадир
– Это они виноваты! Как ты не понимаешь? Эти придурки мешали мне, они…
– Они выполняли свою работу. Придурок тут только ты! Мы выполняем великую задачу, решение которой продвинет науку! А ты…
– Да брось, Арчи! Вы не лучше меня. Ученые, – издевательски произнес Людоед. – Но я убиваю, чтобы есть, а вы убиваете…
– Мы проводим исследования, чтоб тебя! Плевать! Ты в любом случае не жилец, но ты подставил нас! Теперь…
– Погоди! Ты из-за пацана так взъелся? Забирайте его! Считай, это моя последняя воля. Забирайте, а тот, второй, все равно уже сдох, его и выдайте за сына детектива. Будет моя маленькая месть этим ублюдкам. И все в шоколаде: у вас еще один подопытный, у них нужный труп. Дело состряпать вам ничего не стоит.
Лицо второго человека, который ругался с Людоедом, осталось в памяти. Наверное, еще потому, что я видел его после. Арчибальд Лэнгдон. Доктор. Тогда я не знал его имени, тогда я только видел, как он пренебрежительно оглядывал меня. Его решение стало роковым.
Он забрал меня, а Людоед не выдал лабораторию, о которой, очевидно, знал. Он поставлял им людей, они прикрывали его. Что случилось раньше: убийства с каннибализмом или поставка людей, мы вряд ли узнаем. Но как-то они были связаны. Все это время. А Людоед не смог бы прятаться от полиции столько, если бы за грязную «услугу» его зад не прикрывали.
Подстроить смерть Гилберта Хантмэна им оказалось действительно просто. Им ничего это не стоило. И все на некоторое время улеглось.
А я… Меня забрали. В Питомник. Его так называли охранники. Это был какой-то склад с клетками. Совсем небольшими, тесными и низкими. Все они были заполнены детьми. И когда охранники ходили между клетками, они иногда шугали нас, били дубинками по прутьям.
– Мне не по себе как-то, Пол, – однажды поделился один охранник с другим. – Платят, конечно, к тому же ученые, но… Это же дети…
– Питомцы это их, – сплюнул Пол, – так к ним и относись. Всего делов-то.
Я не знаю, сколько просидел в клетке. Наверное, не очень долго. Вряд ли больше декады. Все, что помню: меня постоянно тошнило, нога болела, и еще я не мог дышать носом. Наверное, Людоед сломал его. За эти дни я ничего толком не запомнил, разве что факт – если тебя уводят из клетки, обратно ты не возвращаешься.
И однажды меня забрали. Меня отвели в Белую комнату. Там все было белым: кушетка, стены, дверь, даже ремни, которыми фиксировали тело и голову.
Не могу сказать, что там случилось. Потому что все, что я помню оттуда – неровный потолок. Теперь я могу сказать, что он был сделан из цельного магического кристалла, но тогда это просто был потолок, похожий на необработанный хрусталь. Потом я помню вспышку и боль в каждой клетке тела.
Эта боль поглотила Гилберта Хантмэна без остатка. И те боль и свет не позволяют мне ясно увидеть прошлое. Каждое воспоминание, что было до Белой комнаты, дается с трудом.
* * *
– Лэнгдон… – Кора сглотнула. Даже от мысли становилось как-то зябко. – Он набирал детей для экспериментов?
– Да. Я был одним из самых старших. Многие были куда младше. И не всем из них везло получить высокие баллы на Истязаниях.
– Истязания?
– Это что-то вроде тестов, которые проходили все после Белой комнаты.
– А Пол? Охранник. Пол Браун? – подал голос Кристофер.
– Четвертый убитый? – моргнула Кора, только теперь осознав, кому принадлежало имя.
– Все так. Охранник. Он долгое время был в Питомнике, пока тот не опустел. Как самый лояльный попал и в лабораторию. Дубиной хлестал так, что мы внутренностями блевали. А руки выламывал – только слушай, как кости щелкают.
Кора сглотнула, сжимая в пальцах юбку. Теперь она не могла сочувствовать убитому в полной мере.
– Правда, потом его турнули. Попортил кирпич.
– За порчу кирпича? – удивился Кристофер.
– Материалы дорого доставались. Так что да. Но ему все равно оплачивали молчание.
– Стой! Кирпич? Материалы? Ты о чем?
– О нас.
– Не понимаю, – глухо отозвалась Кора. – Расскажи все, что можешь. Все, что было после Белой комнаты.
26. Кирпичи
Было время, когда Гилберт Хантмэн закончился. Его съела яркая вспышка, и он перестал существовать. Но Аконитом он еще не стал. Он просто был.
Он появился в белых стенах комнаты, в которой впервые осознал себя. Он лежал и просто был кем-то. Этого кого-то, конечно, пристегнули ремнями, лишив движения, в рот вставили кляп, голову зафиксировали, чтобы глаза смотрели на висящий неровный потолок, он был прозрачным и медленно затухал.
Это было первое воспоминание. Потом вдруг пришла чужая мысль, но тут же забылась, а сознание уплыло во мрак. Он заснул, чтобы увидеть, то, что навсегда останется в нем, что он будет трепетно оберегать и не поделится с остальными. Рыжая девочка, которая пьет из чашки с пионом, и ее кожа усыпана веснушками, а в ее ореховых глазах отражалось все, кем он когда-то был. Но кем?
Уже не Гилберт.
Еще не Аконит.
Его называли, как других, – кирпич.
– Вами мы построим светлое будущее, – повторяли люди в белых халатах, убеждая то ли их, то ли самих себя.
Гораздо позже, когда он уже стал Аконитом, но еще не вернул Гилберта, он понял всю иронию: они находились в лаборатории, которая обосновалась в здании старого кирпичного завода. И в документациях указывался каждый прибывший ребенок. Как партия кирпичей. В тот момент Аконит осознал всю дикость прежнего положения, но в прошлом для него было само собой разумеющимся, что он кирпич.
Тогда Кирпич считал, что он обычный, и все, что с ним происходит, – нормально. Даже отсутствие конечности не воспринималось как лишение. Кирпич думал, что абсолютно все кирпичи одноногие, и только люди в белом имеют привилегию в устойчивом вертикальном положении.
Но потом Кирпич увидел других кирпичей – бледных детей с одинаково светлыми волосами и пустыми, выцветшими радужками глаз. У всех было по две ноги. Только ему приходилось балансировать на одной и прыгать.
Когда кирпичей собрали впервые, их построили в шеренгу, где человек в белом сказал им, кто они:
– Вы кирпичи! Вы части великой цели, – говорил он.
И кирпичи верили. Потому что у
