Пророк (ЛП) - Андрижески Дж. С.

Викрам поднял взгляд, широко раскрыв глаза от шока.

— Нет! — торопливо возразил он. — Нет, кузина! Нет! Совершенно наоборот! Она очень даже жива. Никто тебе не сказал? Они сегодня возвращаются, — он сверился с временем в углу экрана. — …С минуты на минуту.

Данте уставилась на него, опустив руки.

— Что?

Голос и выражение лица Викрама сделались раскаивающимися.

— Я очень, очень сожалею, моя прекрасная кузина. Я правда думал, что они проинформировали тебя, иначе бы я успокоил тебя намного раньше…

Позади него Джейден фыркнул с раздражением и неверием.

Викрам и Данте оба повернулись.

Синеглазый человек бросил на Викрама явно раздосадованный взгляд.

— Отличная работа, придурок, — сказал он. — Это должно было стать сюрпризом.

— Что? — акцент Викрама вновь сделался очень индийским. — Что это значит?

— Сюрприз. Понимаешь? Сюрприз. Они должны были позвонить мне, как доберутся сюда, а я должен был придумать какой-то повод вывести Данте на палубу и удивить её. Вот почему они ей не сказали… придурок.

Глядя на них обоих и словно внезапно почувствовав, что эта идея не так крута, как ему изначально казалось, Джейден расправил плечи и скрестил руки на груди.

— Не смотрите на меня! — сказал он оправдывающимся тоном. — Это не моя идея. Это всё Чинья и Ниила. Они собирались записать ваши реакции и всё такое. Мне показалось, что они не ожидали найти её живой. Все предвкушают воссоединение.

Данте и Викрам продолжали хмуро смотреть в его сторону.

Затем Данте взглянула на Викрама.

— Это что ещё за тупое дерьмо? — спросила она. — Они не сказали мне, что моя мама жива, потому что хотели записать, как у меня случится сердечный приступ, когда они выведут её на палубу, потому что я думала, что она мертва? — она нахмурилась ещё сильнее. — Что, бл*дь, они сказали моей маме? Потому что если они сказали ей, что я мертва или типа того, она выбьет из вас всех дерьмо.

Воцарилось молчание, во время которого Джейден просто смотрел на неё.

Зло выдохнув, Данте направилась к двери комнаты, громко топая и сжимая кулаки. Когда она проходила мимо его рабочего места, Джейден поднял руку и виновато заговорил:

— Эй, Данте… прости. Это правда была не моя идея.

Проигнорировав его, она распахнула металлическую дверь. Она уже боролась со слезами, но сумела сдержать их, пока не добралась до гальюна[4] — так все тут называли туалеты — и протиснулась в овальную дверь, находившуюся через несколько помещений от комнаты техников.

Усевшись в джинсах на опущенное сиденье унитаза, она заперла дверь, сложила руки на коленях и позволила себе заплакать.

— Придурки, — пробормотала она, упираясь лбом в руки.

***

Данте не поднялась на палубу, когда сработала сигнализация о приближении.

Она не хотела подниматься туда, чтобы её по-дурацки засняли, как в каком-то послеобеденном шоу из телика, где все должны радостно вопить и обниматься — иными словами, где всё такое банальное, тупое и совершенно не в стиле Данте и её мамы. Она не хотела, чтобы другие охали и ахали, или смотрели на то, какой побитой выглядит её мама после тех плохих вещей, которые с ней произошли.

Она не хотела видеть, как все видящие странно обращаются с её мамой.

Она беспокоилась, что они могут плохо обращаться с ней. С самой Данте они нормально общались, потому что она шарила в технике. Что, если они не сочтут её маму особенно «полезной»?

Но на самом деле, бл*дь, неважно, как они воспримут её маму.

Она вообще не хотела это видеть, если окажется, что она ошибалась по поводу своих друзей видящих… если окажется, что они вовсе не такие люди, какими она их считала. Она знала, что будет вне себя от бешенства, если кто-нибудь что-нибудь не так сделает её маме, особенно после того, как все они — включая саму Данте — бросили её в том кошмаре в Квинсе. У неё дым из ушей повалит, и глаза сделаются чокнутыми, как в тех комиксах, которые нравились Джейдену.

Она не хотела, чтобы её новые друзья посчитали её старую жизнь никчёмной.

Она не хотела возненавидеть их в итоге.

Данте представила, как её мама выходит из вертолёта напуганной, орёт, думая, что все ледянокровки морочат ей голову. Её мама, наверное, месяцами читала каналы и искала изображения, видела всё то безумное дерьмо, что происходило в мире. Она видела замки, обнесённые колючей проволокой и возглавляемые похотливыми полководцами, которые продавали детей даже моложе Данте и Пип в обмен на боеприпасы, воду, травку и что угодно.

Что ещё хуже, вдруг это случилось с её мамой? Что, если с ней произошли плохие вещи, от которых она не смогла оправиться? Что, если её мама теперь сломлена?

Дети стали валютой, а вместе с ними женщины и девушки.

Данте была не глупой. Её мама, может, и старая, но она секси-старая, а не жирная и неряшливая. Все её приятели-задроты начали тупить и заикаться в присутствии мамы Данте практически сразу, как только достигли полового созревания. В любом случае, старость и уродство уже не имели значения.

Если её мама выжила, она повидала кое-какое нешуточное дерьмо с тех пор, как на Манхэттене ввели карантин.

Но эти ледянокровки вернулись туда. Они вернулись туда в поисках её мамы, зная, что наверняка никогда не найдут её. Понимая, что она наверняка мертва. Они даже не знали, что её имя было в Списке, но всё равно туда отправились.

Они сделали это для неё — для Данте.

Должно быть, за этим стоял Викрам.

Это должен быть Вик-мэн, хотя она понимала, что он никогда не сознается. Должно быть, он попросил одобрения у Моста, Меча или обоих. Должно быть, они одобрили, иначе этого не произошло бы — Данте это знала, потому что понимала, как тут всё устроено. Но какая-то её часть всё равно оставалась подозрительной и сердитой, ища подвох.

Она не хотела думать о том дне, когда в последний раз видела маму.

Они ввязались в крупную, дурацкую, затяжную ссору. Данте помнила каждое слово. Она орала на свою маму у раковины, на той крошечной, жёлтой как блевотине кухне, где на занавесках были пятна от дыма, а на выкрашенных белой краской шкафчиках виднелись вмятины.

Тем утром она сказала много дерьмовых слов — реально дерьмовых.

Конечно, её мама сама начала. Мама услышала, как она встала в шесть утра, и выбралась из кровати, чтобы наехать на неё прежде, чем Данте уберётся за дверь. Мама знала, что она не затевала ничего хорошего — она всегда знала.

Это чёртово материнское шестое чувство — она просто знала. Она знала, что Данте собирается уйти с Пип и Мэвисом, чтобы сделать что-то незаконное, и попыталась не дать ей переступить порог.

Она орала, что федералы уже один раз арестовали Данте за её «компьютерное дерьмо». Она припомнила того ледянокровку, который её допрашивал, и тот факт, что Данте едва не разрушила себе будущее и шансы получить работу.

Данте отметала все аргументы, которые мама швыряла в неё.

Она назвала её «вышедшей в тираж содержанкой средних лет», которая думала, будто кого-то может одурачить, тайком уходя в два часа ночи на «свидания» с неудачниками, которых она встречала в дерьмовых барах по соседству.

Подумав об этом теперь, Данте чувствовала, как её живот скручивает маленькими тугими узлами, и дышать стало почти невозможно.

Конечно, она не могла вечно прятаться от этих ледянокровок.

Они нашли её, она в этом и не сомневалась.

Её завалили тоннами дерьмового «беспокойства», когда она не пришла на палубу, а потом отказалась выходить из гальюна или отвечать тем, кто заговаривал с ней через дверь. Они пытались говорить с ней ласково, сурово, призывать к рассудку.

Они пытались посылать ей световые штуки, которые морочили голову и играли с её настроением.

Они пытались вызвать у неё угрызения совести из-за того, как сильно мама хотела её увидеть.