Анастасия, боярыня Воеводина - Елена Милютина
— Александр, не видел, кто стрелял?
— Только силуэт, но знакомый. Увижу, опознаю! Довези!
— Довезу!
Михаил вновь очнулся в руках к докторов. Немолодой хирург накладывал повязку. Князь услышал немецкую речь.
«Повезло, ранение груди навылет, в двух пальцах от сердца. И пневмоторакса нет. Должен выжить». — Объяснял по-немецки доктор, бинтуя грудь.
— Доктор, это вы обо мне? — на том же языке спросил Михаил.
— Да, вы говорите по-немецки?
— Говорю.
— Хорошо, мне легче, что вы все понимаете. Ранение навылет, пробито легкое, но на периферии, крупные сосуды не задеты. Так что десять дней покоя, хорошее питание и противовоспалительные отвары и все заживет. Хотя с питанием я, честно, погорячился. Но что есть, то есть. Первые три дня лежать неподвижно, бревном. Как я понимаю, вы не из бедных людей, так что слуги имеются.
— Имеются, объясню.
— Значит, лежать. Я раны не прижигал, считаю это варварством. Просто промыл кровеостанавливающим травяным отваром. Так что движение может вызвать кровотечение, имейте ввиду. Где ваша палатка? Через два дня я приду делать перевязку.
— Пока я живу у князя Прозоровского, надеюсь, останусь там же. Если он мне организует другое жилье, то вы у него и узнаете.
— Понял. Он вас и привез ко мне. И еще. Постарайтесь не кашлять тоже дня три. Кашель опаснее движения.
— Хорошо. Спасибо, доктор. Мне опять повезло, вы тоже сторонник методов Парацельса?
— Ого, а вы образованны. Да, я тоже следую его школе. Отдыхайте.
Врач вызвал четырех человек, все из его эскорта, и они быстро оттащили Михаила в шатер к Прозоровскому. Тот пришел через полчаса. Рассказал о происшествии на совете, где обсуждали неудачную вылазку. Полковник Лесли собственноручно застрелил другого командира, полковника Сандерсона, объявив того причиной срыва попытки прорыва и в покушении на князя. Шеин даже пикнуть не посмел. Прозоровский попросил Михаила остаться у него в палатке, что бы экономить отопление. Дров в лагере было совсем мало. К тому же так безопаснее. Михаил согласился и поблагодарил. Сожалел о сорванном прорыве, но от предательства никто не гарантирован. Он предположил, что после такого вопиющего безобразия Шеин прекратит слушать предателей-иностранцев. Но ничего больше сделать было нельзя. Он надолго выбыл из строя, а через две недели, когда он встанет на ноги и будет в силах вновь поддержать войска, будет уже поздно. Сил у истощенных голодом и холодом солдат на прорыв не останется. Оставалось только тихо лежать и поправляться.
Глава 42
Поправлялся Михаил на удивление медленнее обычного. Ранее, под Псковом, через семь дней бегал уже, списал бы все на возраст, но летом, в момент атаки татар на Бобрики, зацепило стрелой, так поднялся на третий день. А сын, Миша, умер. Прямо в сердце попали басурманы. Так что сказалась тяжесть ранения и скудный рацион. У Прозоровского сохранилось немного солонины и пшена, так что была похлебка с мясом, и все. Недостаточно для питания после тяжелого ранения. Голод в лагере все усиливался. Лошадей Михаилова эскорта приходилось кормить мелко рубленными ветками и прятать в палатке. Хотя башкирские коньки, специально взятые Михаилом, могли прокормить себя сами, приученные выкапывать скудную сухую траву из-под снега. Но отпускать их было нельзя. Голод в лагере все усиливался. А кони требовались для того, что бы вывезти раненого Михаила. Конюхи Прозоровского и то удивлялись, как на таком скудном корме башкирцы умудрялись оставаться в теле. Поняв, наконец, что большая часть войска просто умрет от голода и холода, воины уже варили кожаную конскую сбрую, а жгли древки от копий и выдирали колья частокола, Шеин решился на переговоры. Но тянул, и дотянул. Предложение сдаться поступило от польского короля.
Положение поляков было получше, но тоже сложное. Подвоз припасов был редок и нерегулярен. Паны не умели жить в палатках и греться у костров, так что мерзли в своих золотых шубах на козьем меху. Роптали. Обозы из Москвы прекратились, сказались письма Михаила и Прозоровского. Три голубя все же долетело, два царских и один князя, так что царь Михаил запретил слать обозы, кормившие поляков. Перешедшие на сторону поляков наемники и иностранцы роптали, не получая жалования. Денег у короля не было. В тылу разбойничали отряды Бутурлина, разорявшие уезды рядом с Путивлем, отрезая от войска хлебные южные земли, Одоевского, Нагого, Волконского и других, более мелких воевод, препятствуя подвозу пороха и продуктов. Осажденный гарнизон крепость Белой продолжал отбивать атаки поляков, связывая их силы, а сформированные резервы пришлось опять бросить в Валахию, где снова появились турки. И это были уже не войска степных, вассальных улусов, но янычары, которых денежными посулами отступить не уговоришь. Султан все же оторвал несколько отрядов от войска, выступившего на персов, и бросил на ненавистных ему развратных польских католиков. Так что помочь Владиславу было некому, и в январе он предложил Шеину переговоры о сдаче. Переговоры прошли на Жаворонковой горе. Узнав, на какие условия иностранные советники подбивают Шеина, Михаил с трудом, но поднялся с постели и потребовал от воеводы на следующий раунд взять только его и русских полковников. Из иностранцев разрешил только Лесли. Запас зелья взял с собой, наказав Прозоровскому следить, и как только он начнет слабеть, подсовывать ему флягу. Недовольных полковников просто арестовали в лагере. Их охраняли доверенные люди Семена Прозоровского и Михаила. Так что вредить советами они не могли. Перед началом
