Мария Сакрытина - Клятва

Хотелось умереть – просто исчезнуть, не быть. Прямо здесь. Провалились бы все пропадом – и я вместе с ними. В бездну или ещё дальше, неважно.

- Элиза, - хрипло шепнул Зак, приковывая моё внимание. Я смотрела на него, избитого, раненого, обессиленного, и не могла понять: неужели это я? Неужели это я его…?

Поймав мой взгляд, Зак рвано выдохнул, кашляя кровью. И с трудом пробормотал:

- Я люблю тебя.

И где-то там, за густыми чёрными тучами, за сияющими лучами солнца, на небе среди звёзд закрылся Глаз Чародея.

(Из личного архива герцога Ланса де Креси)

Я вынес Ария из этой бездны – не знаю, каким чудом нас не задело. Целитель не шевелился, но дышал. Рвано, с трудом, но дышал. «Если повезёт, - думал я, - придёт в себя и поправится». Но тогда он был абсолютно бесполезен, а мы, соответственно, беспомощны против чародеев.

Мы отступили к городу, готовясь уйти, если что, за стены. Щит целителя нас больше не охранял, так что когда чародеи разберутся, нам останется только посочувствовать.

А чародеи разобрались довольно быстро. Когда у нас в глазах прояснилось, и земля перестала ходить ходуном, мы увидели, что от поля остались клочки выжженной травы да вздыбленные земляные насыпи. И посреди всего этого лежал их Ворон, а над ним склонилась растрёпанная бледная Элиза.

Земля вздрогнула в последний раз, подняв тучу пыли, а чародейка, задрав голову, безбоязненно подставив лицо под плачущее кровью небо, дико закричала. И исчезла, растворилась в алом тумане.

Без чародеев овидстанская армия почти не оказала сопротивления. Мы гнали её и гнали – несколько дней, до границы. На второй день кровавый дождь, наконец, закончился, наступили нормальные летние дни, но земля ещё долго смердела – особенно на том злосчастном поле. И урожай на юге у нас в тот год не уродился.

За овидстанскую границу мы не пошли – сил не было. Какое там наступление на южан, когда у меня от армии благодаря чародеям одно воспоминание осталось. Нам бы себя порядок привести… Хотя знаю, меня за это упрекают. Могли, мол, отхапать плодородные земли у Овидстана, пока у них неразбериха. Могли контрибуцию получить. Ну-ну. Во-первых, овидстанская «неразбериха» довольно быстро закончилась. Во-вторых, не стоила бы та контрибуция наших жизней – дурак тот, кто думает, будто южане сдались бы без боя. Да и потом, посмотрели бы вы тогда, сколько у нас хлеб стоил! Никакая бы котрибуция не помогла. Работы снова было…

Вечером второго дня марша меня нашёл чародейкин волколак. И, скуля да подвывая, принялся невесть куда звать. Сначала Бурыша замутил, потом давай меня подталкивать и тянуть. Ребята предлагали его зарубить, но я не смог. Он так умоляюще смотрел на меня – её глазами…

Я поехал за ним. И, конечно, где-то около полуночи нашёл в лесу полуживую (или правильней было бы, полумёртвую) Элизу. Она была без сознания – лёгкая добыча. Наткнись на неё кто-нибудь из патрульных – не знаю даже, что они бы с ней сделали. Я смотрел на неё, лежащую под копытами рассерженного Бурыша, бледную, в потёках крови, умирающую. И ничего не хотел сильнее, как достать меч – и отправить её вслед за Вороном. Право же, для мира это было бы лучше.

Её волк по-человечески плакал, лёжа рядом и время от времени облизывая чародейке руку.

Неподалёку нашлась заброшенная землянка – лесника или дезертира, не знаю. Я отнёс её туда, раздел, согрел воды с ближайшего озера, обмыл кое-как. Настоял травки из аптечки, напоил. Она так и не пришла в себя, и я вспоминал, как наверное, так же лежал, когда она спасла меня от племянника лорда Джереми. Я задолжал ей тогда – пора было расплачиваться.

Я растирал ей руки – она дрожала от холода, хотя вся горела. Растирал, и уж не помню, как получилось, что начал целовать. Она удивительно пахла – всё ещё этим своими пряными духами да моим отваром. А я в тот момент не мог её ненавидеть, такую беспомощную и несчастную, почти мёртвую. И когда ненависть ушла, желание вернулось. Я хотел её, хотел больше всего на свете. Чародейку, шлюху, предательницу. Но ни одна женщина ни тогда, ни сейчас не могла бы её заменить.

А в тот момент она лежала передо мной, доступная и беспомощная. Я целовал её. Хотел грубо, а получалось нежно – я всё равно не мог сделать ей больно. Хотел просто заткнуть, наконец, похоть – но Элиза вдруг стала отвечать. Не открывая глаз, кажется, всё ещё без сознания, она шептала моё имя и улыбалась.

И всё открутилось на полгода назад, когда мы проводили вот так ночи в Пчелиной Заводи, и она была моей богиней, а я мог стать её супругом. Я любил её – надо смотреть правде в глаза. Любил, хоть и с такой же силой ненавидел, но любил всё равно. Что бы она ни делала, какой бы ни была, я любил её. Злился, не прощал, ревновал, но любил – всегда.

Наутро, когда я проснулся, она исчезла, оставив после себя воспоминание да пряный запах… кажется, жасмина.

После той ночи в лесу мы не виделись пять лет.

(Из записок Элизы Северянки)

Ланс обнимал меня, перекинув руку через мою грудь. И крепко спал. Мы лежали под плащом, на грязном земляном полу и где-то снаружи, где занималась заря, поскуливал Волк.

Я осторожно выползла из-под плаща, с удивлением отмечая, что, во-первых, моей одежды ни на мне, ни рядом нет, во-вторых, я отлично себя чувствую. И вдобавок – спящий Ланс, беспокойно завозившийся, когда я зашуршала насыпанными на пол сухими листьями в попытке выбраться наружу. Всё это могло означать только одно – у нас, похоже, была бурная ночь, которой я совершенно не помнила.

Одежду достать было легко. Я ещё попыталась прочитать мысли Ланса, чтобы понять, что происходит, но на нём стояла защита целителя. Это означало, что Арий жив и пришёл в себя.

А вот Зак умер. И я его убила. Надо было как-то свыкнуться с этой мыслью. Нет, мне не жаль было Заккерия, ни капельки. Я вообще ничего к нему тогда не чувствовала. Разве что сожаление из-за потери превосходного любовника. Всё-таки нам было хорошо вместе. Но и вполовину не так хорошо, как с Лансом, который, когда проснётся, попытается меня снова убить, ибо ненавидит как и все остальные. Странно, как он вообще… как мы ночью… Может, я его случайно заколдовала?

Надо было уходить. К Амиру. Он скажет, что делать, как мне быть.

При мысли об Амире сердце сжала внезапная тревога – у меня даже дыхание перехватило. Надо было идти к нему. Нет, бежать. Торопиться… Знать бы ещё, где он.

Я не сдержалась, наклонилась, поцеловала спящего Ланса напоследок. А он улыбнулся – по-мальчишески открыто и счастливо, как когда-то… всего полгода назад. Если бы я не знала, что, проснувшись, он точно не будет рад меня видеть, если бы я только могла остаться и надеяться… Но меня звала клятва – и всё настойчивей.