Солнце (ЛП) - Андрижески Дж. С.

Конечно, он начал не оттуда.

Он начал с Сиртауна, с того первого поцелуя после его возвращения из Каира. Он провёл меня через то, как он узнал о поступке Мэйгара, через его поездку в Сикким с Балидором. Он позволил мне увидеть его мысли и чувства на протяжении всего этого, в том числе и тот момент, когда он пошёл за мной в пещеру Тарси, и всё то время, что мы провели в хижине после этого.

Я всегда думала, что это я за ним гоняюсь. Думаю, какая-то часть меня верила, будто я даже уговорила его хотеть брака со мной.

Когда я думала об этом теперь, по моему лицу катились слёзы.

Я старалась думать сквозь это, сквозь боль в моей груди.

Я старалась впустить это, действительно увидеть то, как мой разум интерпретировал тот первый год нашего брака… все те месяцы и годы, что я верила, будто он ничего этого не хотел.

Какая-то часть меня позабыла всё это, но не забыла на самом деле.

Те убеждения окрашивали то, как я интерпретировала всё между мной и Ревиком.

Они окрашивали то, как я видела его на корабле всё то время, когда я думала, что он мёртв; может, даже вплоть до Нью-Йорка, где мне сложно было убедить себя, что он изменился, что мы оба изменились, что его чувства изменились, что мы наконец-то можем быть вместе как равные.

Те ранние убеждения сформировали фундамент нашего брака в моём сознании, некое основополагающее предположение о том, что происходило между нами и всегда будет происходить.

Я знала, что он любит меня.

Я это знала.

Но я никогда не верила, что он любит меня так же сильно, как я люблю его.

Боль в моей груди усилилась, пока Ревик нависал надо мной, гладя моё лицо. Он не говорил, но теперь полностью лежал на мне, опустив свой вес и открыв свой свет.

— Я хочу увидеть твоё, — сказал он с болью в голосе. — Можно мне увидеть твоё, Элли?

Тот огненный осколок в груди встал комом в горле.

Боги. Я не могла показать ему это.

Даже после того, что он показал мне, я испытывала ужас при мысли о том, чтобы показать ему это.

— Элли, — он опустился грудью на меня, целуя в щёку. Его голос сделался убаюкивающим, его тёплый свет обвивался вокруг меня, притягивая в него. — Элли, gaos. Пожалуйста. Пожалуйста, доверься мне.

Я осознала, что стискиваю его волосы, его руки, смотрю на него.

Мой свет раскрылся сильнее.

Я чувствовала в этом просьбу.

От этой мысли меня накрыло стыдом. Я чувствовала там избегание, желание сменить тему. Я всё равно невольно хотела этого, хотела секса, хотела его… даже зная, что это идёт вразрез со всем, что мы оба пытались сделать.

Я осознала, что не только он использовал секс, чтобы не думать о неприятных фактах наших отношений. Я всегда думала, что только он делал так, что это какая-то его одержимость, зависимость от секса, привычка решать проблемы через трах… но теперь я осознала, что может, я здесь виновна ещё сильнее, чем он.

Его боль усилилась, его глаза закрылись.

Ревик стиснул зубы, но покачал головой.

— Я не стану заниматься с тобой сексом, Элли, — сказал он. — Покажи мне. Пожалуйста, покажи мне. Или скажи, почему не хочешь показывать.

Чувствуя, как от его слов моя боль усиливается, я прикусила губу, подавляя импульс попытаться убедить его по-настоящему.

Когда я потянулась к нему, он взял меня за запястья и крепко прижал их к матрасу.

Во второй раз покачав головой, он встретился со мной взглядом, и его хрустальные глаза остекленели.

— Чем быстрее закончим, тем быстрее сможем сделать это, — сказал он. — Если не хочешь показывать мне это, можешь сказать, почему?

Прикусив губу, я подумала над его словами.

Я знала, что он прав. Я знала, что он поступает правильно, а я — неправильно. Я осознала, что всё ещё верила в то старое убеждение, даже увидев его суть. Я всё ещё верила в то убеждение, цеплялась за него, может, просто чтобы избежать боли.

В то же время я не хотела получить подтверждение этого убеждения.

Я отчаянно, отчаянно не хотела подтверждения.

Из-за этого какая-то часть меня до сих пор избегала, боясь узнать то, во что я в глубине души уже верила. Та же часть меня думала, что мы посмотрим это вместе, и я увижу все свои страхи относительно нас двоих. Я увижу, что я правда люблю его сильнее, что он правда меньше хочет меня, что я заставляю его, что я силой удерживаю его в нашем браке.

Какая-то часть меня не могла вынести такого подтверждения.

Хотела бы я сказать, что это из-за этических причин… или даже из-за стыда.

Но дело не в этом. Во многом я просто защищала себя от того, что разобьёт мне сердце; от того, что, возможно, втайне разбивало мне сердце с тех пор, как я познакомилась с ним.

Подумав над этим, я осознала, какой я была трусихой.

Прикусив губу, я неохотно кивнула.

Когда я подняла взгляд вновь, Ревик наблюдал за мной, и его хрустальные глаза сделались совершенно неподвижными, животными в этой неподвижности. Он не шевелился, не менял выражение лица, не позволяя мне понять, о чём он думает, но каким-то образом я поняла, что он меня услышал.

Увидев это выражение, я сглотнула и снова кивнула.

— Ладно, — обреченно сказала я. — Ладно, Ревик. Я тебе покажу.

Выражение его лица не изменилось. И всё же я ощутила, как из его света вышел распалённый завиток облегчения такой силы, что я избегала его взгляда.

Ласково убрав мои волосы с лица, Ревик поцеловал меня в шею, чувственно поднимаясь к подбородку. Всё ещё притягивая меня своим светом, всё ещё лаская меня тёплыми пальцами, губами, щекой, ладонями, он крепче стиснул мои волосы.

— Не бойся, Элли, — сказал он.

На сей раз я не смогла ответить.

Глава 27. Рабочее лицо

Я вышла из каюты, глядя на запад, на садящуюся луну.

Время было ранним. У нас оставалось несколько часов до тех пор, как мы доберёмся до итальянского побережья к западу от Рима и наконец-то вернёмся на сушу.

Полтора дня прошло с тех пор, как мы взошли на борт лодок.

Как и все, светлое время этих полутора дней я провела в каюте, пока мы стояли в доках Сицилии.

Большинство видящих спустились с палубы и жадно ели, теснясь вокруг стола в единственной каюте лодки. Они съели половину наших запасов еды, выпили столько свежей воды, сколько весили сами, затем улеглись спать, заняв большую часть каюты после того, как достали раскладную кровать и развалились туловищами и конечностями на диванчиках, напоминавших скамейки.

К счастью, стол опускался и превращался в импровизированное основание кровати, а два дивана-скамьи напротив превращались в один матрас, занимавший всю ширину каюты.

Ревик тоже спал.

Я проспала с ним большую часть времени, поскольку всю прошлую ночь мы не спали.

За завтраком мы наслушались про это.

Даже Балидор ворчал о том, как мы «часами заливали конструкцию своей чёртовой секс-болью и Барьерным трахом». Насколько я могла сказать, половина видящих на борту испытывала раздражение и недовольство, не говоря уж об откровенном негодовании из-за того, что мы использовали нашу приватную каюту, чтобы мучить остальных, пока они не спали всю ночь и работали.

Я не могла их винить.

Примерно через два часа после захода солнца все снова встали.

Они разбрелись в разные стороны как выводок щенят, выспавшихся на одной подушке, приготовили ещё один приём пищи из запасов, принесённых хорватскими видящими, затем также энергично поели, как и прошлым утром. Даже тогда его Атвар и его супруг несколько раз пошутили про то, что не стоило отдавать нам с Ревиком единственную настоящую кровать на борту.

Как только солнце село, мы вновь пустились в путь.

Я могла бы спать дальше, как Касс и Фигран, но не сделала этого.

Стараясь настроиться на работу и хотя бы частично войти в стратегический режим, я стала проецировать трёхмерные карты на простыню, изучая детали охраны, которые Данте прислала нам через наладонники. Я наложила карты Атвара на то место, где по предположениям Данте находилась горячая точка Рима, и попыталась сообразить, где и как они совпадали.