Мое не мое тело. Пленница - Лика Семенова
Я опустила голову, чувствуя, как дрожат колени. Я должна лечь. Ощутить под собой опору. Держась за стену, я прошла в спальню, опустилась на кровать. Смотрела перед собой, в темный сводчатый потолок. Старалась ровно шумно дышать. Такая уловка всегда отвлекала, заставляла слушать дыхание, а не отдаваться мыслям настолько, чтобы сойти с ума. Вдох — выдох. Вдох — выдох. Я прекрасно понимала, что сейчас нужно пережить самый первый стресс — только тогда придет способность хоть как-то взвесить ситуацию. Главное — не поддаться панике. Не позволить ей доминировать. Вдох — выдох.
Через несколько минут, действительно, стало легче. Ужасное осознание будто укладывалось внутри меня, успокаивалось. Срасталось со мной. Я накрыла глаза ладонями, провела по векам кончиками пальцев, будто надеялась таким образом что-то прощупать. Но в тот же миг дернулась, как от удара током. Выставила руки перед собой и лихорадочно пересчитывала пальцы. Один. Два. Три. Четыре… Пять. Сглотнула, будто не доверяла сама себе, но ничего не изменилось — пять. Это немного успокоило. Но время от времени я все равно продолжала маниакально пересчитывать пальцы, будто опасалась, что лишние могут отрасти в любой момент. К счастью, руки оставались привычными.
Не знаю, сколько времени я пролежала на кровати в полнейшей тишине. Я постоянно прислушивалась к себе, пытаясь различить внутри эту стерву. Но меня не отпускала недавняя уверенность, что ее здесь больше нет. И никогда не будет. Какое-то особое знание. Пожалуй, если бы мне дали выбор: сохранить неизменным свое тело, но вечно терпеть ее внутри, или измениться физически, но избавиться навсегда — я бы, не колеблясь, выбрала второе.
Но эта перемена рушила все мои надежды. Я не смогу вернуться домой. Глаза выдадут меня, и я никогда и ничем не смогу оправдаться. Сейчас я очень жалела, что они были светлыми. Будь они черными, как у Этери и ее отца — эта ужасная перемена ничего бы не решала.
Хотелось заплакать, но глаза были сухими. Может, я утратила эту способность? Неужели теперь я обречена быть самозванкой? До тех пор, пока старик не прозреет. Но что значит жить в постоянном страхе разоблачения?
За окнами смеркалось. Я так и пролежала на кровати, не понимая, как дальше быть. Выпила всю воду в графине. Хотелось есть. Этери вызывала прислугу по апоту, но я не умела с ним обращаться — даже не смогла открыть. Похоже, никто не рисковал тревожить эту стерву без позволения.
Но я вздрогнула, напряглась, вдруг услышав где-то далеко знакомый щелчок двери. Тяжелые размеренные шаги, совсем не похожие на тихие шаги прислуги. Они приближались. Я поспешно села на кровати — не хотела, чтобы меня застали лежащей. Хотела бы встать — но сейчас лучше чувствовать под собой опору. Я постаралась выпрямиться, задрать подбородок, как можно выше. По полу мелькнула тень, и в то же мгновение я услышала голос Кабен-Рида, начальника дворцовой охраны:
— Моя благородная госпожа… Могу я войти?
Я стиснула зубы, понимая, что едва ли могу ему запретить. Попыталась вспомнить всю развязность, которую Этери допускала в обращении с ним.
— Можешь, Кабен-Рид.
Тот незамедлительно появился в дверях, поприветствовал, как полагается, склонил голову:
— Моя благородная госпожа, вы должны пройти в покои сиятельного архона.
Я задеревенела, хоть прекрасно понимала, что должна бы что-то ответить. Что бы ответила эта стерва?
Я стиснула зубы:
— Сейчас?
Кабен-Рид снова склонился передо мной:
— Боюсь, дело не терпит отлагательств.
Мне ничего не оставалось, кроме как подчиниться. Но с каждым шагом я будто съеживалась от страха, уменьшалась. Я даже не сомневалась — архон различил подмену.
* * *
Сейчас мне казалось, что я никогда не жила спокойно. Никогда. Все, что я называю собственной памятью — мне приснилось. На деле моя жизнь состояла из бесконечной и безначальной череды потрясений. Крошечная передышка — и снова удар за ударом, встряска за встряской. Я забыла, когда в последний раз пила чай, сидя у окна, смотрела на людей, спешащих по улице по своим делам. По самым обычным делам. Кто-то — в булочную Керпе, напротив. Кто-то — в прачечную за углом. Кто-то — просто так, потому что выдалась хорошая погода… Простые радости были отныне недостижимыми.
Мое сердце пропустило удар, когда я заметила вставший за моей спиной конвой. Все возвращалось на места, но сейчас это приносило странное облегчение. Я устала. Устала бояться. Устала дрожать. Устала ежеминутно прощаться с жизнью. Каждый шорох, каждое тихое слово грозили оборвать мое сердце. Невозможно находиться в таком напряжении вечность. Это агония, а конец — известен.
Я сглотнула, задрала голову, глядя как колышется перед глазами короткий серый плащ Кабен-Рида. Пусть так — пусть старик разоблачит меня. Зато все закончится. Мы прошли одинаковыми сумрачными коридорами под дробь собственных шагов. Она разносилась по каменным рукавам странной завораживающей мелодией, потому что конвой маршировал в ногу с удивительной синхронностью.
Мы пересекли огромный пустынный холл, будто лакированный от полированного гранита, остановились перед массивными коваными дверями с двумя рядами караула. Гвардейцы склонились передо мной, и мне оставалось лишь все выше и выше задирать голову, все больше и больше выпрямляться. Густой металлический лязг дверей едва не вышиб из меня дух. Железо разошлось полоской мутного серого света, и мне не оставалось ничего другого, как войти.
Я с трудом понимала, что происходит в неприветливых сумерках комнат. Гвардейцы стояли по периметру вдоль стен. В воздухе стелился знакомый медицинский запах. Я слепо шла за Кабен-Ридом, уже не пытаясь что-то понять — у меня было слишком мало знаний, чтобы строить предположения. Твердила сама себе, что уже все равно, что будет. Мы миновали несколько проходных комнат и остановились в спальной.
Конвой отступил от меня, вперед шагнул тощий щуплый виссарат, низко поклонился:
— Моя благородная госпожа…
По голосу я узнала медика, которого прогоняла Этери. Кажется, Таби-Мар. А, впрочем, не все ли равно, как его зовут?
Повисла пауза. Казалось, тощий Таби-Мар ждал от меня позволения говорить дальше, но я не знала в точности, как должно выглядеть это позволение. Я замялась, но прекрасно понимала, что Этери бы не медлила. Я выпрямилась, насколько это было возможно, задрала подбородок. Старалась вложить в голос всю надменность, на которую только была способна:
— Говори.
Таби-Мар склонился еще ниже:
— Моя благородная госпожа, ваш сиятельный
