Избранная и беглец - Штерн Оливия

Оллин стиснул зубы до скрежета. Нет, нет и еще раз нет. Он больше никому не позволит играть с собой. Хватит, поигрались.

В этот миг Айрис открыла глаза и улыбнулась ему так, словно и не улетала на Эрфест. Как будто они проснулись вместе в одной кровати, а до этого всю ночь любили друг друга так, как это могут делать только очень близкие люди.

— Оллин, — прошептала она, — как ты?

Он растерялся. И одновременно разозлился. На себя — за то, что сходил с ума, когда она уехала, на нее — за то, что бросила его, а теперь ведет себя так, словно они и не расставались.

— Почти нормально. — Слова давались еще с трудом, но он все же нашел в себе силы их произнести. — Спасибо…

— Не благодари.

Он дернулся, когда на предплечье легла ее рука, теплая, мягкая. Первым порывом было схватить эту узкую кисть, прижаться к ней губами, перецеловать каждый пальчик… Но он сдержался. Незачем теперь.

— Оллин. — В голосе Айрис звякнула тревога. — Скажи, ты помнишь, что было раньше?

— Конечно, помню. Взрыв. Я закрыл собой официантку, перекинулся. Когда пришел в себя, дядюшка объявил, что меня надо устранить. Ну и вот. Не устранил, выходит?

Айрис всхлипнула и прикусила губу. В ее чудесных глазах, похожих на бриллианты, плескались невыплаканные слезы.

— Устранил, — хрипло произнесла она. — Тебя спас Виран Тал, потому что надеялся извлечь из этого выгоду.

— Извлек?

У него было чувство, что они говорят совсем не о том, о чем надо бы. Но почему-то о том, самом важном, не получалось. Не хватало ни храбрости, ни решимости.

— Извлек, — прошептала Айрис. — Я вылечила его сестру, а он вернул мне тебя.

— Да, — согласился Оллин, — ты же теперь высшая Эрфеста. Наверное, твои возможности ничем не ограничены.

И умолк, не зная, что говорить дальше, да и стоит ли.

Уголки рта Айрис скорбно опустились.

— Оллин, я… Прости, я сглупила. Я должна была поговорить с тобой. И та видеозапись, это ведь все Лилиан…

— Не нужно теперь, — хрипло и несколько поспешно оборвал ее он. — Наверное, быть высшей — это твое предназначение. В конце концов, Поддержку ты встретила куда раньше, чем меня.

— Но это же ничего не значит, — выдохнула Айрис.

— Это многое значит и многое объясняет. Спасибо, что вылечила. Это даст мне возможность жить дальше.

— Оллин…

Он вдруг почувствовал всю терзавшую ее боль. Почувствовал, как свою собственную. И находиться рядом было невыносимо, еще немного, и его самого расплющит в кровавую кашу. Да и к чему ворошить прошлое? Каждый сделал свой выбор. Или Айрис сделала выбор за них обоих.

И Оллин, обзывая себя в душе жалким трусом и безвольной тряпкой, сделал то, что выглядело, наверное, совершенно глупо: он позволил аватару вырваться на поверхность. Айрис отшатнулась, когда когтистые лапы царапнули стену, но вместо того, чтобы бежать, просто кинулась к нему в попытке обхватить за шею. Оллин увернулся от столь желанных объятий, дурея от ее аромата, и, оскальзываясь, бросился к двери.

— Оллин!

Нет, он больше не хотел ничего слышать. Слишком плохо, слишком больно. Слишком велика раздирающая сто сила желания прижать ее к себе и никогда не отпускать больше.

Он боднул дверь головой, распахивая ее, вылетел в коридор и помчался вниз по лестнице куда глаза глядят. По пути ему встречались люди, женщины отскакивали в сторону с истошным визгом, мужчины торопились вжаться в стену и сделаться невидимыми. Оллин почти ничего вокруг себя не видел, он несся со всех ног — и внезапно оказался во внутреннем дворе замка. Там, где росли старые, искореженные временем фруктовые деревья, и обоняние уловило запах воды. Рыкнув, он рванул туда. Ему просто необходимо было куда-то спрятаться, чтобы не видеть ее, не ощущать… И наконец, плюхнулся в небольшой прудик, подняв тучу брызг и взбаламутив воду.

Прудик оказался довольно глубоким, и Оллин, мысленно вопя от терзающей его боли, сжался в комок на самом его дне.

Темно, тихо, холодно. Так-то будет лучше. А потом, ночью, он вообще уберется из замка. На Эрфесте много лесов, совершенно диких, и уж там аватар не пропадет.

И все. Как будто о нем забыли. Оллин даже возмутился в душе — как так, никто не побежал за ним, не стал выуживать из пруда. Айрис даже не попыталась поговорить. Как-то совсем обидно стало. Но это подтверждало его догадки: он не был нужен высшей. Если бы хотела, то… Он и сам не знал уже, что такого должна была сказать или сделать Айрис, чтобы он честно взглянул ей в глаза и признал: да, я веду себя как дурак. И — да, наверное, ошибки совершают все, и кто-то должен первым простить и первым шагнуть навстречу.

Оллин сидел на дне пруда. И понимал, что не сможет себя заставить стать этим «первым», более взрослым и разумным. Он просто не мог — и все тут. Ну вылезет он сейчас из воды, ну явится пред светлые очи богини. А ей только посмеяться останется, и права будет.

Глупец. Сам себя загнал в ловушку, из которой выход — только за пределы замка.

Когда уровень кислорода в крови сделался критическим, Оллин все же вынырнул осторожно, высунул нос наружу. Подышал, вытянул шею и, подгребая лапами, все же осмотрелся. Никого не было рядом с прудом. Только на пологом берегу на фольге лежала большая сырая рыбина, такая, какую он любил. Воровато оглядевшись, Оллин подплыл ближе, схватил угощение и утащил под воду, а там с наслаждением размолол ее зубами. И снова залег на дно, пытаясь сообразить, что же делать теперь, когда он сам уже испортил, что мог.

Ни единой здравой мысли в голову не приходило. Рассудок нашептывал, что если пойти к Айрис, то все еще возможно. А нерассудительность, смешанная с обидой и самолюбием, засела вязкой тьмой внутри и не пускала. «Это будет выглядеть смешно, — бубнила она. — Ты ни в чем не виноват и собираешься оправдываться. Это ведь она посмотрела минутную запись и пустила под откос все то, что вы создали вместе. Это она тебя предала. Это ей ты оказался не нужен. Да и то сказать, простой модификант не пара для женщины, которой было предназначено стать богиней планеты».

От этого внутреннего диалога Оллин разрывался на части, теряясь в собственных чувствах и жалких обрывках мыслей.

Он всплывал еще несколько раз, исключительно чтобы вдохнуть воздуха, и снова нырял на самое дно. А сердце сжималось и рыдало кровавыми слезами. Казалось, еще немного — и последние ниточки, связывавшие его с Айрис, лопнут, и он станет абсолютно свободным, и даже аватар не помешает уйти от пары.

Оллин поглядывал вверх. По тому, как стремительно темнела вода, понял, что на Эрфесте наступила ночь. Потом далеко наверху засеребрилось круглое пятно, и он сообразил, что это взошла луна и смотрится в пруд, как в зеркало. Луна всегда манила его, даже на картинках и нейротренажерах. На некоторых планетах их было даже две, три. В ночи они везде выглядели очень красиво — порой золотистые, порой красные, словно медь, порой нежно-голубые. И он уж собрался всплыть, чтобы полюбоваться луной, а потом и попытаться сбежать окончательно за пределы замка, как всем телом ощутил легкое колебание воды. Кто-то осторожно входил в пруд.

Затаившись и напрочь забыв о том, что надо бы и дышать, Оллин подобрался на дне, сжался в тугой ком, готовый сию минуту рвануть вверх и перекусить наглеца, посмевшего нарушить его горестное уединение.

Шаг. Еще один, очень медленно. Поверхность воды подернулась рябью, и Оллин аж задохнулся от возмущения. Кто-то попросту решил искупаться здесь!

Это было слишком. Сидеть в глубине и наблюдать, как на фоне лунного пятна вытянулась темная человеческая фигура. Женская, между прочим. Он чуть-чуть потянул ноздрями воду, и в груди словно огненный шар разорвался. Уже было с ним такое однажды, когда плавал в озере неподалеку от замка и туда бросили мешок. Сейчас он почувствовал тот же аромат, вышибающий окончательно способность думать. Там, на поверхности пруда, преспокойно плавала Айрис, а он сходил с ума, сидя на дне.