Вадим Воинроз - Тет-А-Тет с Отражением
Но вдруг мне стало плохо. Я увидел тонкую серебряную цепочку, на которой был маленький крестик. Это заставило меня остановиться. И сразу же понял, что я сейчас чуть не сделал!
— Нееееет! — закричал я, и согнулся пополам, закрывая лицо. — Не могу, не хочу, не буду, нет. — без конца шептал я. Я не видел Наташку, но опять знал, что она сейчас сильно напугана. Наверное, ничего не поняла в моем странном поведении, но я отчетливо ощущал запах адреналина.
— Андриан, что случилось?
— Прости, мы больше не можем быть вместе. Я люблю тебя. — с этими словами я вскочил и побежал прочь.
Из глаз потекли стыдливые и скупые слезы. Хуже, себя не чувствовал прежде. Я чуть не сделал непоправимое. Я чуть не принес боль и страдания своему любимому человеку! Я готов был убить, растерзать! Да, кто же я такой в конце концов!? Спотыкаясь, падая, и снова вставая, я продолжал безудержный бег. Бег в никуда. Мы не можем быть вместе. Я не могу совладать с собой. Это проклятье. Если бы не эта цепочка с крестиком… я не знаю, как бы я потом смог дальше жить. Не могу быть вечной опасностью для ее жизни. Со мной она ничего не сможет получить или ощутить кроме боли. Так будет лучше для нас обоих. Так будет лучше для нее. Для меня. Я все бежал и бежал, не чувствуя усталости, боли падений. Мне было стыдно, противно, мерзко. Я ненавидел самого себя. За то, что я есть, за то, что я родился, за то, что я существую, за то, что я могу чувствовать…
Но дикий зверь во мне рвался наружу. Я поймал какую-то домашнюю кошку в подворотне и растерзал ее. Ее кровь была ужасной, от нее тошнило, но я пил. Заставлял себя пить. Не могу поверить, что мне могла принести наслаждение кровь близкого человека. Так я могу и на родителей наброситься, я не могу этого допустить.
Все же меня вырвало, голод пропал. Меня шатало, голова кружилась, но я отправился домой. Чувствуя тошноту и усталость. Больше ничего. Зайдя, домой, и еле доковыляв до кровати, я забылся сном.
Утром, я почувствовал, что сильно похудел. Лицо стало бледным. Легкое головокружение и слабость ни на шаг не отпускали меня. Решив не пойти в институт, а остаться дома, я услышал жужжание лифта, и почувствовал противный запах грязи. Бомж Вова — мгновенно определил я. Опять пробрался через кодовый замок, и стремится к себе на чердак. Я в тапочках выскочил из квартиры, и побежал по лестнице. Обгоняя лифт, я взобрался на чердак первым, и затаился во тьме. Скоро я услышал хриплые вздохи и шаркающие шаги. Захлопнулась железная дверь.
Этикет. Странное слово. В детстве, играя в вампира, я думал, что буду кусать только девушек. Почему? Не знаю. Просто внушало отвращение человеческое тело мужчины, особенно тот момент, когда прикасаешься к нему губами. Но во власти инстинкта и дикой жажды уже все равно. Даже социальная лестница теряет значение. Я подкрался во тьме и вонзил свои клыки в артерию. Фонтаном брызнула кровь, и я приступил к трапезе. Совсем не те ощущения, что я испытывал прежде, но все же это была пища. Человеческая кровь. Лучше чем кровь кошки, намного. Мне сильно повезло, что в крови не было алкоголя. Зная этого бомжа, я не боялся спирта и прочей отравы, которую пьют последние алкаши. Закодированный человек, в прошлом работник какого-то завода, за свои похождения "на лево", был выгнан из дома женой. Любовница не признала в нем "своего мужчину" и тоже прогнала прочь. Завод обанкротился, его закрыли. Человек остался без крова над головой. Жена продала квартиру и уехала к родителям в деревню. Бомжа недолюбливали, но жалели, иногда он перебивался чей-то подачкой. Всегда исправно выполнял любую черновую работу. Но на заработанные деньги нельзя было нанять адвоката или снять комнату. А продажное государство искало любые лазейки и отмазки от этого судебного дела. В стране всех учат быть альтруистами, а обратись к кому за помощью, к тебе повернутся спиной. Какой уж тут патриотизм. Властям наплевать на свой народ. Зажиточные жирные морды лишь думают о том, как бы им набить свои карманы грязными зелеными бумажками. Любая оппозиция данной организации именуемой государством мгновенно репрессируется местными авторитетами.
Я пил. Пил до конца, до последней капли. Жертва даже не успела дернуться или крикнуть. Все произошло очень быстро. Теперь у меня в запасе опять было примерно две недели. За это время я должен что-то придумать. Срочно!
Я почувствовал свежие силы. Разум прояснился. Движения стали не такими медлительными, более сосредоточенными. Я снова был в прекрасной форме. Я даже не заботился о трупе. Если его найдут работники ЖЭКа, то над трупом бомжа никто суетиться не будет, в некрологе напишут, что причиной смерти является инфаркт или еще что-то в этом роде. Никто и проверять-то не станет. Потом похоронят где-нибудь, и дело с концом.
Но даже в этой бодрости, я чувствовал угрызения совести. Это вторая человеческая жертва, и первое убийство совершенное мной.
Весь день прошел как во сне, да и остальные тоже. Я потерял счет времени. Я не жил, а просто существовал. Не ходил в институт. Родители ничего не говорили. Просто я часто смотрел им в глаза. Они подчинялись моей воле. После, наверное, сотого звонка Наташки, я отключил мобильный телефон. На домашнем трубку больше не брал.
Я долго бродил по улицам, не зная куда идти, что делать. Останавливался под ее окнами, и грустно смотрел на свет ее спальни. Скрывался за углом дома, ждал, когда она вернется домой после встречи с подружками. Я встречал ее взглядом, и мое сердце пронзала острая боль. Но меня утешало лишь то, что эта боль могла бы быть просто невыносимой. Так будет лучше.
Она никогда не замечала меня, я иногда скрытно следил, провожал до университета. Однажды она даже пришла ко мне домой, но я не открыл. Со мной пытались поговорить ее подружки, мои друзья, и наши общие знакомые. Но я умело скрывался прочь, и не отвечал ни на какие вопросы. А что я мог ей сказать?
Однажды, когда уже жажда становилась просто невыносимой. Я сидел на лавочке в ее дворе и смотрел на окна ее квартиры. Наташка уже вернулась домой после прогулки и, наверное, ложилась спать. Когда погас свет. Я встал, и медленно побрел домой. Посмотрел на часы и понял, что с утра забыл их завести, и они встали. Народу почти не было, и спросить время было не у кого. По дороге я встретил девушку лет пятнадцати, она грустно смотрела на чьи то окна, это показалось мне знакомым, и я спросил:
— Извините, не подскажете сколько времени?
Она резко обернулась и быстро сделала шаг назад. В ее глазах читался страх смешанный с удивлением и любопытством. Но я этого не чувствовал, впервые. Заметив странную реакцию, я пошел дальше и добавил:
— Ладно, забудьте.
