Мурена (СИ) - Багрянцева Влада
— Как ты себя чувствуешь, дорогой? Нет ли головокружений, слабости?
Леон, то и дело покушающийся на отбивную, начал жевать быстрее, чтобы ответить:
— Все в порядке. Только ногу немного тянет в стопе.
— А память? Хоть немного удалось вспомнить? Ах, как это ужасно! Нужно заказать отцу Брундо молебен за тебя. И этот цвет так идет тебе! Правда же, Вилли?
Вилли замотал кудрявой головой:
— Весьма и весьма! Очень изысканный оттенок. Давно пора было шагать в ногу вместе с общественными вкусами. В этом году вводят мужские юбки, как у горцев — вы знали? Темно-зеленые, надеваются поверх специальных штанов. Я подумываю обзавестись такими, но опасаюсь, что в этой глубинке новинку не поймут. Кстати, Лойд, сегодня по расписанию у тебя объезд владений. Сказать казначею, чтобы не запрягал лошадей?
Леон опять заработал челюстями интенсивнее, прожевывая булку. От слов «казначей» и «лошади» повеяло проблемами.
— Нет, раз стоит в расписании, значит, поедем. Только я, пожалуй, отправлюсь в карете. Не уверен, что нога позволит держаться в седле без опасений, — произнес он, стараясь подстроиться под витиеватый способ изложения мысли. Вроде получалось, но пока плохо.
— Что ж, — проговорил жеманно Вилли, снимая салфетку с колен. — Тогда пососем кулюбисов и отправимся в путь.
Леон испытал желание покинуть стол, дом и эту страну в принципе, только бы его не заставляли сосать какие-то кулюбисы. Он ждал проявления любого варварского обычая, но к его счастью, Вилли взял с блюда тот самый белый шарик, сунул его в рот и покатал языком. Оказалось — для улучшения выделения желудочных соков и освежения дыхания. Последовав его примеру, Леон тоже подцепил шарик и вышел из-за стола.
Для поездки в карете его переодели, облачив в дорожный костюм и высокие начищенные сапоги. К костюму предполагалась шляпа, но Леон «забыл» ее в комнате. Проходя по заднему двору, он ловил на себе восхищенные взгляды слуг и не мог поверить, что смотрят на него. На нового него, образу которого теперь нужно было соответствовать. Он поспешно выпрямил спину и расправил плечи. Карета, в которую он сел, была та же, с золотыми завитушками, и громилы в портупеях те же — один залез к кучеру, второй вскочил на ступеньку сзади. Вместе с Лойдом сел Вилли и маленький лысый человечек с моноклем. Казначей.
— Простите, я совершенно ничего не помню, — предупредил его Леон. — С какой целью мы едем осматривать владения?
— Ваше Превосходительство проводит осмотр раз в календарный месяц, на сорок первый день, с целью выселения черни за неуплату налога, — гнусаво пояснил человечек, спектром эмоций способный конкурировать с куском рыбного филе. — Тем, кто не выплатил в срок семьдесят процентов от продажи урожая и скота, выносится строгое предупреждение, повторение коего грозит полным выселением.
Леону потребовалось немного времени, чтобы прикинуть, как устроены здесь хозяйственно-торговые отношения, наверное, какая-то устаревшая феодальная модель — крестьяне живут на землях герцога, выращивают зерно, овощи, держат скот, ловят рыбу, но большая часть все равно достается хозяину земель.
Карета неслась по кочкам, скрипя рессорами, Вилли обмахивался платочком, казначей смотрел в окно на верхушки деревьев, а Леон все думал и думал, вспоминая таблицы в экономическом учебнике.
Чернь, живущая за чертой городка, встречала герцога с нескрываемым презрением и даже ненавистью. Это были обычные семьи со множеством детей, шныряющими по дворам собаками, с орущей за плетеной оградой птицей, так похожей на обычных кур. У многих имелась скотина, но Леон отметил сразу, что свиньи были тощими, а у коров проступали под шкурой ребра.
— Пастбища вроде зеленые, а скот полудохлый, — произнес Леон негромко, адресуя замечание казначею, но достигло оно ушей женщины, притащившей мешочек с монетами:
— Так вы и дерете с нас! — заявила она со смелостью, которая граничила с отчаянием. — Оставляете нам меньше трети дохода, а нам на них не только скотину кормить, но и детей! А казначеи ваши жируют, тащат уже с наворованного!
— Тебя кто рожать просил? — вспучился вдруг, как пивная шапка, казначей. — Сама ноги раздвигаешь перед кем ни попадя, а потом ноешь!
— Государство должно поддерживать демографический рост, — негромко сказал Леон, но его никто не услышал, и пришлось повысить голос: — Многодетность — это хорошо! Церковь же поощряет?
— Это одна из священных обязанностей настоящей нанайянки, — кивнул Вилли, отбрасывая носком блестящего щегольского сапожка козий катышек. — Сколько богиня пошлет во имя плодородия!
— Или сколько раз придет мой Михель пьяным, — вздохнула женщина. — Ваше Превосходительство, нет ли возможности как-то уменьшить нашу плату?
— Земли не выкупаются вами? — поинтересовался Леон, понемногу вникая в ситуацию.
— Земли — это ваша неотделимая собственность, их можно получить только за выслугу лет в армии, — кисло пояснил казначей.
— Мгм… Значит без выкупа. Тогда процент нужно снизить до сорока — сорок нам, шестьдесят им. И еще делать ссуды из казны на покупку собственного хозяйства.
Женщина восторженно охнула:
— Ваше Превосходительство!..
— Ваше Превосходительство! Вы, похоже, еще не пришли в себя, — проговорил казначей, а Вилли перестал пинать козий катышек:
— Ваше Превосходительство, вы…
— Ты тоже считаешь, что я не в себе? — вспоминая об осанке и выпрямляя спину, сказал Леон. — Очень жаль, потому что я хотел назначить казначеем именно тебя, как мое доверенное лицо.
Вилли, на благо, дураком не был, и в роль казначея вошел прямо там, у загона, предлагая свои собственные нововведения и выклянчивая часть средств на открытие в городке ателье мод — как в Мирамисе.
— Вы там что-то про армию еще говорили, — хмыкнул Леон.
До вечера, судя по всему, времени было с избытком.
5
Купаться в горячей воде он не любил, как и ждать, пока служанки натаскают воды для ванны. Потому каждый вечер, как только все расползались на ночлег, спускался во внутренний двор, где в глубине яблочного сада располагался роскошный фонтан, сооруженный привезенным из Мирамисы мастером. В центре его помещалась фигура девушки, опрокидывающей через локоть кувшин. Вода в нем была всегда чистой, поскольку чистили его раз в несколько дней, меняя ее и избавляясь от сора. Это был тихий уголок, никто сюда, кроме кошек и ежей, так поздно не забирался, потому Мурена, вооружившись банкой розмаринового мыла, плескался тут долго, одни волосы занимали внушительную часть затраченного времени. Волосы у него были странные, будто живые, влагу отталкивали, как чешуя, потому мыть их было трудно, но ему это даже нравилось — методично, прядь за прядью, расчесывать их пальцами, а потом нырять с головой под темную толщу воды и смотреть, как они расправляются на поверхности нитяными змеями.
В воде он чувствовал себя как дома — чудище внутри, его плоть и кровь — которая у него была такой темной, что почти синей — рвалось на свободу. Только дышать под водой он не умел, и в этот раз просидел тоже недолго, поднимаясь во весь рост и встречаясь с удивленным взглядом герцога.
— Ах, прикрой свой срам! — воскликнула висящая на его руке Веста, оскорбленно отворачиваясь. — Немыслимо! Никаких правил для него нет!
— Правила для того и придуманы, чтобы их нарушать, — произнес Мурена, усаживаясь на бортик и встряхивая мокрой гривой.
То, что герцог смотрит на него с мучительным любопытством, как подглядывающий за девками в купальне юнец, он просек сразу. Расставил ноги, нагибаясь за гетрами, медленно натянул их под проклятья оскорбленной Весты, сунул ступни в домашние войлочные туфли. Герцог смотрел, и ноздри у него подрагивали. Мурену это поразило — запах похоти он чуял от Лойда и тогда, когда его пороли на конюшне. Чуял и забавлялся, хотя потом пришлось отдирать от кожи присохшие куски ткани, пропитавшиеся кровью. А тут было иное… Тоже тяжелое, зовущее, но совсем не представляющее опасности.
