Мурена (СИ) - Багрянцева Влада
— Ты стал такой странный, — продолжала Веста. — Но, скажу не тая, таким ты мне даже больше нравишься. Раньше ты был как бревно, бесчувственный и неучтивый, а теперь я верю, что у нас все получится. Я рожу прекрасных деток и детский смех наполнит комнаты. Я хочу перекрасить твой кабинет под детскую, потому что окна выходят в сад, а на первом этаже…
Леона, как закоренелого холостяка и гея, пугали подобные формулировки, потому он вынырнул из своих дум и произнес:
— Как это… мило. Но давай потом об этом, хорошо? Ужасно болит голова.
Веста, шагая к выходу, сказала, что ему нужно меньше переутомляться, и потрепала его за щеку, прощаясь. Леон, решив еще пройтись перед сном, обошел дом, пытаясь сбить разбежавшиеся, как овечья отара, мысли в кучу, но получалось это с трудом. Свадьба, реформы, земля, крестьяне, свадьба, реформы, чертовы бесконечные ноги…
— Дай глянуть! — шаровой молнией треснул вдруг женский голос рядом, и он поднял голову. — Так, так, так. — Оборванка в выцветшем плаще и запыленных башмаках схватила его за руку, развернула ладонью вверх и ткнула длинным ногтем в середину, бормоча под нос: — Долгая дорога, казенный дом…
— Кто вы? И как вы тут оказались? — спросил Леон, всматриваясь в лицо, занавешенное спутанными прядями.
— Странница я, господин, — произнес голос скороговоркой. — А ты добрый человек в теле злого, ой, нелегка судьба твоя!
Леон обмер. С десяток вопросов завертелся на его языке, но помешала их задать выскочившая во двор служанка с метлой:
— Кто тебя пустил, нищенка? А ну пошла, гоните ее, Ваше Превосходительство!
— Негоже прогонять обездоленных, Нанайя лишит благодати того, кто откажет путнику в куске хлеба, — произнесла незнакомка, скрываясь за спиной Леона, и он сказал:
— Накормите и постелите ей…
— На кухне постелю, — сказала служанка, явно недовольно. — Ушлая какая. Подмазалась уже…
Незнакомка в плаще хмыкнула, и, прежде чем последовать за ней, ткнула ногтем в грудь Леона:
— Смотри-ка! Тут что-то загорается.
Недоуменно посмотрев ей вслед, он подумал, что нужно будет пробраться к ведьме, — он был уверен в этом — когда все уснут. Раз она увидела его суть, значит, может подсказать что-то дельное. Он собирался отправиться к себе, но услышал со стороны конюшни лошадиное довольное фырканье, видать, конюх чистил лошадей. Только вот у конюха не было такого чистого голоса и не пел он на незнакомом языке так тоскливо, что ныло сердце.
6
Ходит лошадь в высокой траве,
Где вьется папоротник синий,
Где оседает на ресницах иней,
Где сосны с горами наравне.
Ходит, сминая лунные тропы
Растеряв подковы из золота.
Там, где ходят степенно у омута
Зеленоглазых бесовок стопы.
Позови ее ночью желтой,
Услышит твой голос сквозь время.
Найдет того, кто схватив за стремя,
Расчешет гриву ладонью тёплой.
Напой ей на ухо, потерянный всадник,
О стране, где куется вечное лето.
И будет морозное сердце согрето,
И приют свой отыщет странник.
Нет покоя в мире под Лунами,
Рвутся души в беззвездное небо.
Рука — в руку, сердце — к сердцу бы,
Пока не стали все мы безумными.
Ходит лошадь в высокой траве,
Ждет родного знакомого зова.
В мире двухлунном одному быть — не ново,
Там, где горы с соснами наравне.
Это была единственная песня про лошадей, которую Мурена помнил. Ее пела мать, сидя у очага и ожидая, когда вернется с вечерней службы у капища отец. Детство он помнил смутно, цветными лоскутами, голоса братьев звенели у него в памяти отчетливо, а вот черты их он разобрать не мог, бесформенные фигуры, и только. Была еще, кажется, старшая сестра, но ее продали проходящему мимо обозу с торговцами. Детей в семье народилось много, и все, слава богам, парни, кроме этой старшей, которая еще и страшненькая — кто ее замуж возьмет? Девочек и так в Некроземлях не жаловали, сила передавалась только по мужской линии — так считали по крайней мере, потому от нее избавились, как только представился случай.
Давно это было. Задолго до того, как он оказался в более цивилизованных землях. Лошадь под его руками довольно пофыркивала, толкалась лбом в лицо, стоило задуматься, и внимательно, совсем не по-лошадиному, вслушивалась в мелодию. Приближающегося к стойлу герцога она услышала вместе с Муреной, шевельнув ухом.
— Как могли вы бросить леди Весту! — заметил шут, рассматривая в свете горящей лампы непривычно задумчивое лицо Лойда. — Она, бедняжка, все слезки выплакала, тоскуя по вашим причиндалам.
— Мы одни? — спросил тот негромко, и он дернул бровью:
— Не считая дюжины лошадей. Но они никому ничего не расскажут, я прослежу.
Лойд подошел ближе, и Мурена заметил, что он мнется, собираясь и не решаясь что-то сказать. На герцога это было не похоже. Он вообще не был похож на себя с тех пор, как свалился в чаще и провалялся без сознания немалое время. Может, лесные духи вселились в него?
— Я насчет моего предложения, — сказал Лойд, следя за движениями щетки по гриве. — Что ты решил? Поможешь мне?
— Вы про авантюру со свадьбой? — отозвался шут, отложив щетку и принявшись ловко заплетать из нескольких прядей покорной лошади косу. — Хм, я весь в сомнениях — лечь головой на плаху, если узнает Его Величество, или ждать ножа в спину, если откажу вам.
— Я на такое никогда не пойду, — нахмурился герцог — похоже, всерьез оскорбился. — Так мне ждать помощи?
— Если вы, мой светлый принц, прельстите меня вашими угодьями на юге, теми, с виноградником и почти достроенным особняком, то я, возможно подумаю.
— Хорошо. Завтра приглашу нотариуса и напишу дарственную.
— Кого? — моргнул Мурена. — Нота… что? Поверенного, хотели вы сказать? И неужто в самом деле щедрот своих отсыпете?
— Я сказал — я сделаю. И никто об этом не узнает. А еще мне нужно, чтобы ты пояснил, как общаться с Королем, — Лойд вздохнул совсем уж мученически. — Если он приедет. Но я надеюсь, что мне удастся как-то потянуть со свадьбой. С твоей помощью.
Мурена скрепил косу выдернутой из рукава лентой, похлопал лошадь по шее и переключил все свое внимание на герцога. Тот, почувствовав на себе его пристальный взгляд, смутился — и Мурене нравилось, как он смущался теперь всякий раз при этом.
— Заключим с вами сделку — я помогаю вам, вы — мне. А скрепим ее поцелуем любви.
Лойд принял вид такой затравленный, что он чуть было не расхохотался — вылитый юнец в женской купальне. И сладко и жаждется, и боязно и стыдно.
— Что ж вы оробели? — спросил Мурена лукаво, опуская руки, укладывая их на недоступный прежде зад Лойда и прижимаясь к нему, бедра к бедрам. — Давайте, решайтесь. Я ведь не свою девственность вам предлагаю, этот товар давно вышел из годности.
Лойд некоторое время смотрел на его губы, часто дыша, словно прикидывая, с какой стороны к нему подступиться, а потом коснулся их не так, как он представлял — как-то интимно. Целовали шута редко, только в порыве страсти, и то, те моменты больше напоминали попытку поглотить его живьем. А герцог его целовал — мягко, насколько это мог делать мужчина, не торопясь, опасаясь спугнуть повисшую над ними тишину, и когда оторвался, то в глазах у него было что-то такое, что заставило Мурену потянуться к нему снова. Только проснулось то, другое, и Лойд оказался лежащим на сене так же быстро, как успел бы сделать вдох.
— Как предпочитаешь? — спросил Мурена, усевшись на нем и ощущая задницей его крепкий стояк. — Сверху? Снизу? Или и то, и другое, по очереди?
— Что? — прохрипел Лойд. — Да ты о чем? Мы и не знакомы толком!
— Не знакомы? — наклонился к самому его лицу Мурена. — А не ты меня тогда хлестал так же, на конюшне? У тебя тогда тоже стояло. Или тебя только такое заводит?
— Никого я не хлестал! — полупридушенно возмутился тот. — Не могу я так… просто так! Я же тебе и не нравлюсь даже!
Мурена, схватив его за лацканы, замер, пытаясь осознать смысл произнесенного, а Лойд, воспользовавшись его замешательством, опрокинул его на спину, навалился и вновь прижался к губам, в этот раз жадно и грубо. Затем вскочил и понесся к выходу так, будто в темноте конюшни его могли сожрать. Потрогав ссадинку на губе, Мурена усмехнулся, разводя ноги и поправляя в штанах ноющий член:
