Аптекарский огород попаданки - Ри Даль

— А ещё, — продолжал он, — он любил всякие затеи. То стихи сочинит, то песню споёт. А рисовал… я ж говорю, талант. Помню, как он этот герб нарисовал. Сидели мы вечером, после боя. Усталые все, злые. А он достал бумагу, карандаш и давай чертить. Сказал, что стрела, мол, это символ решительности, а сабля — храбрости. Я ещё посмеялся: «Ты, брат, прям геральдику сочиняешь». А он только улыбнулся. Сказал, вот, мол, сестрице покажу, ей понравится…

Я задохнулась.

Герб… для меня? Николаша нарисовал его для меня? Но как тогда он оказался на письмах В.Б.? Как эти письма дошли до меня?

Мысли путались, кружились в голове, как осенние листья на ветру. Ничего не складывалось. Это всё не могло быть правдой.

— И что же с ним стало? — спросила я, и голос мой дрожал так, что я едва узнавала его.

Алексей помрачнел, и я увидела, как тень легла на его лицо. Он отвёл взгляд, словно вспоминать это было больно.

— Это было под Самаркандом, — сказал он. — Летом семьдесят четвёртого. Мы тогда в рейд ходили, на караванные пути. Бухарцы напали неожиданно. Ночью. Всё смешалось: крики, выстрелы, кони ржут. Я сам еле выбрался, пуля в плечо попала. А Николай… его не нашли потом. Говорили, пропал без вести. Кто-то сказал, что погиб, но тел не было. Мы искали, конечно, но… пустыня, сестрица. Там всё теряется. Но иные порой возвращаются…

Я молчала, чувствуя, как холод пробирается под кожу. Пропал без вести…

Не погиб, а пропал.

Это было даже хуже, чем смерть, потому что оставляло надежду — тонкую, хрупкую, как стекло, но такую мучительную.

Я вспомнила, как отец получил известие о Николаше. Как он сидел в кабинете, сгорбившись, с пустыми глазами, сжимая в руке письмо от командира полка. «Признан погибшим», — было написано там.

И мы все смирились с такой участью. Но что, если Николаша жив? Что, если он всё ещё там, в Самарканде, в плену, или… или где-то ещё?

— Но вы сказали, — начала я, цепляясь за его слова, — что другие возвращались? Те, кто пропал? Когда? Кто?

Алексей кивнул, и в его голосе появилась искра надежды.

— Да, сестрица. Бывало такое. Недавно, весной этого года, двое наших вернулись. Их тоже в плен брали, но они сбежали. Рассказывали, что их в горы увели, в кишлаки. Там держали, заставляли работать. Но они выждали момент и ушли. Вернулись в Ташкент, а оттуда — домой. Так что… может, и ваш Николай жив. Может, он тоже вернётся.

Я смотрела на него, не в силах вымолвить ни слова.

Мой Николай… жив?

Это звучало как бред, как сказка, в которую невозможно поверить. Но я хотела верить. Хотела так сильно, что оттого становилось больно.

А что, если В.Б. — это и есть он? Что, если это Николаша писал мне письма, присылал книги, поддерживал меня, пока я думала, что он мёртв? Но почему не открылся? Почему не вернулся? Инициалы… В.Б. Не Николай Демидов. Мысли кружились, путались, и я чувствовала, как голова идёт кругом.

— Сестрица, — сказал Алексей, и в его голосе было беспокойство. — Вы… вы бледная. Вам нехорошо?

Я покачала головой, хотя он был прав. Мне было нехорошо. Мне было страшно, больно, и в то же время я чувствовала, как надежда, эта коварная, жгучая надежда, оживает в моей груди.

— Это… мой брат, — сказала я наконец, и голос мой был хриплым, почти чужим. — Николай Демидов — мой брат. Я думала, он погиб. Все думали, что он погиб.

Алексей смотрел на меня, и его глаза расширились от удивления.

— Ваш брат? — переспросил он. — Господи… Вот это судьба. Но, сестрица, я вам правду говорю: он не погиб. По крайней мере, тогда, в семьдесят четвёртом, его не нашли мёртвым. А значит, есть надежда.

Надежда... Это слово резало, как нож.

Я сжала свёрток с письмами, чувствуя, как вощёная бумага хрустит под пальцами. Если Николаша жив, если он и есть В.Б., то почему писал мне под чужим именем? А если это не он… то — кто?..

Я хотела задать Алексею ещё тысячу вопросов, но в этот момент полог палатки откинулся, и в проёме показалась сестра Анна, та самая суровая женщина, что учила меня не плакать. Её лицо, как всегда, было строгим и непреклонным.

— Александра, — сказала она. — Тебя зовут. Просят, чтобы ты вышла.

Я замерла, чувствуя, как сердце пропустило удар.

Кто-то приехал?.. Сюда?.. На фронт?.. Зачем?..

Разум метнулся к самой безумной, самой желанной мысли: Василий Степанович. Это он. Это должен быть он.

Он приехал за мной, чтобы сказать, что я нужна ему, что он не хочет, чтобы я оставалась здесь, что он… что он… любит меня.

Эта мысль была такой яркой, такой невозможной, что я почти поверила в неё…

— Кто? — спросила я. — Кто приехал?

Сестра Анна пожала плечами.

— Не знаю, — сказала сестра Анна. — Вот сама и выяснишь. Идём, не заставляй ждать.

Я посмотрела на Алексея, который всё ещё глядел на меня с тревогой, и медленно поднялась. Ноги дрожали, но я заставила себя идти. Каждый шаг отдавался в груди тяжёлым ударом, и я чувствовала, как надежда и страх борются во мне, разрывая душу на части.

——————————

· Хивинская война (1873) завершилась присоединением Хивинского ханства к Российской империи, но в 1874 году в районе Самарканда продолжались локальные стычки с бухарскими эмирами и местными племенами. Русские гарнизоны, включая молодых офицеров, часто попадали в плен или пропадали без вести в пустынных районах. Возвращение пленных действительно фиксировались в военных отчётах.

Глава 84.

Я вышла из палатки, чувствуя, как холодный воздух кусает щёки. Сердце колотилось, и каждый шаг отдавался в груди, словно молот по наковальне. Сестра Анна шла впереди, её шаги были быстрыми, решительными, и я едва за ней поспевала.

Лагерь жил своей суровой жизнью: солдаты таскали вёдра с водой, лошади ржали у коновязи, а над холмами висел дым от недавнего боя. В центре, у большой палатки с красным крестом, стояло несколько человек. Я прищурилась, пытаясь разглядеть их лица, и вдруг замерла.

Это были они.

Отец и Ставрогин.

Иван Ипатиевич, сгорбленный, но всё ещё статный, в тёмном сюртуке, и Арсений Фомич, высокий, с аккуратно уложенными волосами, в