Сестры Ингерд - Полина Ром
Разумеется, я в первый же день познакомилась с госпожой де Мюрей. Молодой женщине было около двадцати-двадцати двух лет. Миловидное, но самое обычное лицо, чуть полноватая фигура и роскошная темная коса, которую она венцом укладывала на голове. Я видела, как в ее взгляде, обращенном на Хельмута и Аделину, вспыхивают любовь и нежность. Она играла с детьми, кормила их, выводила на прогулку, купала и укладывала спать. Она полноценно заменила мать двум маленьким непоседам, и они платили ей такой же крепкой привязанностью.
В общем-то, если бы не печальный повод для встречи, эти дни можно было бы назвать приятным отпуском. Однако я рада была вернуться домой, потому что никогда раньше не оставляла Алекса так надолго. Я соскучилась по сыну, по его не слишком вразумительному бормотанию, по его улыбкам и хулиганским попыткам сбежать из детской.
За эти годы башня наша была отремонтирована полностью. Сад еще год назад привели в порядок. Сейчас на границе сада и пустыря, на том самом месте, где раньше стояла «сарайка-дача» и где мы с Рольфом провели первое лето, строились небольшие домики для художников и большой ангар, куда в ближайшее время переедет мастерская. Деньги на расширение дела я получала из двух источников. Из Партенбуга, куда уходила почти половина изготовленных у меня шкатулок и вставок в украшения, и от того самого мэтра Броста, который забирал у нас домик графини Роттерхан.
Когда мэтр первый раз увидел шкатулки, то рискнул взять с собой на пробу всего шесть штук. Однако вернулся с северных земель крайне довольный и с тех пор при каждой поездке забирал значительную часть готовых изделий. Судя по его растущему животу, торговал он не в убыток себе.
Именно он натолкнул меня на идею стандартизировать размеры шкатулок: мэтр для сохранения места начал складывать в большие шкатулки те, что размером были поменьше, и очень переживал, что в некоторых остается место, но еще одну коробочку уже не сунешь. Теперь формат изделий был такой: две крошечные коробочки, подходящие для хранения сережек или перстня, ровненько укладывались в продолговатую шкатулку. Две такие удлиненные шкатулки, поставленные рядом, влезали в малый ларчик. А сам малый ларчик упаковывался в ларец. И сбоку в ларец вставало еще четыре маленьких коробочки. В результате такой упаковки груз занимал минимум места.
Нельзя сказать, что, продав первую партию, я улеглась почивать на лаврах. В мастерской постоянно пробовали что-то новое. Да, не всегда опыты были достаточно удачные. Но благодаря им появились новые товары на продажу. Например, кроме удобных в изготовлении прямоугольных шкатулок, мы начали делать еще и круглые. Попытка изготовить супер большую коробку привела к тому, что мы под заказ стали выпускать настенные панно, диптихи и триптихи. Да, это было очень дорого и доступно не всем, но Партенбург – город богатый, и раз в три-четыре месяца находился клиент. Роспись делалась под заказ, и недовольных клиентов не было.
Меня радовало, что уже через год от начал продаж баронство полностью рассчиталось с долгами. Может быть, в своем мире я бы никогда не поверила мужчине так, как верила Рольфу. Мне пришлось долго убеждать его взять эти деньги. Он всячески отговаривался, считая это неправильным, но я привела один замечательный довод:
-- Рольф, я не могу вкладываться в ремонт нашей башни и расширение дела, если постоянно буду опасаться, что земли отберут. Не твоя вина, что война прокатилась по баронству. Если ты захочешь, потом ты мне просто вернешь деньги.
Так что долгов по налогам за баронством больше не было, а слегка успокоенный муж обещал в следующем году начать гасить долг мне.
Мы долго размышляли с ним, что делать с большим количеством вернувшихся с войны калек и осиротевшими детьми. В конце концов решили так: не устраивать пансионатов и прочих благотворительных штучек, а разбираться в каждом случае индивидуально.
Это привело к тому, что, например, оставшийся с покалеченной рукой сапожник, который все еще мог работать, но потерял в войну дом и инструменты, получал небольшую мастерскую и пару подмастерьев в придачу. Барон же брал на себя обязательство кормить и одевать мальчишек. То же самое было и с овдовевшими женщинами.
Например, Фанни, другая горожанка, у которой кроме дома ничего не осталось, а муж и сын погибли, забрала к себе трех девочек-сирот. Она обучала их вести хозяйство, шить и плести кружева. Рольф снабжал эту женскую семейку продуктами из своих сел, а я выдавала деньги на одежду и обещала дать за каждой девочкой небольшое приданое, когда подрастут.
Огромную помощь во всей этой возне оказывал отец Лукас. Священник гораздо лучше нас знал, что кому и где требуется. Именно он придумывал, к кому можно пристроить сироту, забрав его с конюшни иного, не слишком милосердного хозяина.
А мэтр Брост в последний свой приезд сделал мне дорогой моему сердцу подарок: он привез пакет с письмом от вдовствующей графини Роттерхан. В пакете лежало не только письмо, но и небольшой сверток. Мэтр и раньше привозил записки от графини, но были они, как правило, очень сухими, краткими и почти официальными.
Это письмо отличалось от них разительно. Графиня сообщала, что тогда, после нашей с ней беседы и моего отъезда в баронство Нордман, она долго думала над моими словами, а потом решила рискнуть и последовать моему совету. Выбрала среди сирот девочку десяти лет от роду и, заручившись милостью короля, удочерила ее.
Похоже, его королевское величество очень благоволил графине, потому что письмо было написано после весьма важного события в жизни маленькой графини де Роттерхан.
«…Элеоноре идет уже пятнадцатый год, и она – радость моего сердца. Вчера его королевское величество выступил свидетелем помолвки. Разумеется, я не отдам свою девочку замуж в ближайшие два-три года. Но ее жених, которого лично подбирал король, очень по нраву и мне, и моей дочери. Ему всего восемнадцать лет, он младший сын обедневшего, но очень древнего рода. Юноша неглуп, а главное, ласков и внимателен к моей Элеоноре.
Если Господь будет милостив ко мне, то я мечтаю дожить до свадьбы дочери и, может быть, даже увидеть рождение нового графа Роттерхана.
В благодарность за тот совет, который перевернул мою жизнь, и за ваше чуткое сердце, баронесса Нордман, я хочу сделать вам небольшой подарок…».
Когда я развернула холстину, улыбка
