Спящие Боги Селевра - Олеся Владимировна Стаховская
– Дела-а-а!
– А что он нос-то от тебя воротит? Ты ж все бросила, к нему приехала, а он и знать тебя не желает.
Глаза спросившей девушки горели от любопытства. Остальные замерли, даже жевать перестали. Сердечная драма Феськи и Тальки не давала местным жителям покоя.
– Так ревнивый он у меня. Поверил клеветникам, что с тем барчонком у меня… того самого… Ну, вы понимаете.
Все разом закивали, давая понять, что прониклись Феськиными настроениями. Кое-кто эти настроения даже разделял.
– А это неправда все! Наветы завистников. Я ж его люблю, верность блюду свято! А он не верит. И детки его любят. Сидят сейчас дома одни-одинешеньки и плачут, папку зовут: «Тятя, тятя».
Парни и девки сочувственно глядели на Тали. Кто-то всхлипнул.
У двери громко прокашлялись. Все разом повернули головы на звук. На пороге, прислонившись к косяку, стоял Дар и задумчиво жевал губу.
– Тали, можно тебя на пару слов? – сказал и вышел в сени.
Девушка обреченно вздохнула и последовала за ним. После жарко натопленной избы она с удовольствием вдохнула стылый осенний воздух. Дар выдержал паузу, затем поинтересовался:
– И много их?
– Кого?
– Деток, – хмыкнул он.
– Ах, деток. Пятеро. Младшенький хворый совсем. Боюсь, не дождется папку, если тот не поторопится.
Дар рассмеялся.
– Зачем ты им это наплела?
– От скуки, – призналась Тали, пожимая плечами. – Да и не правду же мне, в конце концов, рассказывать.
– Правду точно не стоит. Не поверят. Я и сам, откровенно говоря, не верю в эту твою правду.
Тали подошла к нему, уткнулась лбом в плечо. Хотела обнять, но испугалась, что снова оттолкнет, как тогда, в кузнице.
– Дар, разве ты не понимаешь, я не могу без тебя! Каждую свободную минуту там о тебе вспоминала. Мечтала, как разделаюсь с заданием, вернусь к тебе. Как мы встретимся, как жить станем. Вернулась, а тебя похоронили уже. Ты не представляешь, что я пережила, когда мне сообщили, что ты умер!
– Очень хорошо представляю!
Повисла долгая пауза.
– Знаешь, порой мне кажется, судьба возвращает мне то, что ты перенес по моей вине, только в обратном порядке. Поверь, я не хотела оставлять тебя. Не хотела, чтобы ты пострадал из-за меня.
– Допустим, пострадал я по собственной вине. Из-за своей глупости и доверчивости. Ты одного не можешь понять, Тали. Я действительно умер. В тот день, когда предал короля, я перестал быть Даром Вельским. Князь Вельский умер и погребен с почестями, которых не заслуживал. Остался Феська-каторжник, весь капитал которого – голова да руки. На что он тебе? Зачем тебе такая жизнь?
– Мне неважно, кто ты, Дар: сиятельный князь или каторжник. Хочешь быть крестьянином и до конца своих дней копаться в земле? Так тому и быть. Тогда и я стану крестьянкой. Буду полы скоблить от зари до зари, коров доить, батрачить в поле. Только я теперь с тобой. Навсегда.
Дар молчал. Тали осмелела и обняла его. Он не оттолкнул. Просто стоял не шевелясь, кусал губу.
– А весной мы коровку заведем, – продолжала между тем Тали, – поросят, курочек. Бабка Марфа подскажет, у кого недорого взять можно. В соседнее село съездим, ткани купим, рубах тебе нашью. Без пуговиц.
Тали щекой почувствовала, как затряслась грудь мужчины. Он захохотал в голос и обнял ее, прижал к себе так, что кости затрещали.
– Идем отсюда, – сказал Дар, отсмеявшись.
Взял за руку и потянул за собой из старостиной хаты.
В Феськиной избе было тихо. Лишь слабо потрескивала свеча в блюдце. Тали решила разбить тишину. Не то чтобы ей было неуютно или очень хотелось поговорить. Она еще не до конца восстановила дыхание. Просто ей необходимо было слышать голос Дара. Она скучала по его уверенным и властным интонациям, спокойной и обстоятельной манере речи человека, знавшего цену каждому слову.
– Откуда такое нелепое имя? Феська. Кто мог придумать подобную дикость?
Дар хмыкнул. Лениво обнял ее, притянул к себе. Она положила голову ему на грудь, с наслаждением слушая размеренный стук его сердца.
– Кромак постарался. Его идея. Может, хотел задеть меня за живое. Хотя едва ли. Он обошелся со мной слишком мягко.
– Вот тут я с тобой не соглашусь.
– Еще бы. Когда ты со мной соглашалась? Сколько тебя знаю, всегда поступаешь, как тебе заблагорассудится.
Тали собиралась было возразить, но не нашла ни одного довода в свое оправдание.
– Ну да ладно. Я не собираюсь ссориться с тобой, – продолжил Дар. – Слушай Феськину историю. На заре своей юности наш монарх был натурой художественно одаренной и тонко чувствующей. Можешь не верить, но это так. Пробовал стихи писать, только стихоплет из него вышел на редкость паршивый. С самокритикой у Кромака, слава богам, все в порядке было. Поэтому свои убогие вирши он сжег в моем присутствии. Мы даже выпили за это. Самокритика самокритикой, но к перу его рука тянулась непрестанно. В ту пору еще здравствовал его батюшка, поэтому подписывать законы и указы Кромаку пока не было необходимости. А рука все зудела, писательский талант рвался наружу, и он взялся за прозу. Написание любовных романов счел затеей недостойной. Зато жанр фельетонов показался ему незаслуженно обделенным вниманием. Так появился Феська-лакей. Собирательный образ человека, прислуживающего вельможам. Этакая смесь лицемера, холуя и сноба. Образ вышел изумительный. Реалистичный. Я в последнее время немало насмотрелся на подобных персонажей. Перед сильными на брюхе ползают, туфли вылизывают, а вот с теми, кто послабее будет или зависит от них, ведут себя иначе, не стесняются гнилое нутро демонстрировать во всей его красе.
Дар замолчал на минуту. Тали же с содроганием представила, через что ему пришлось пройти.
– Так вот, Феська, как ты уже поняла, был отъявленной мразью, – снова заговорил Дар. – Лебезил перед хозяевами и теми, кто повыше рангом, зато с челядью не церемонился. Подличал, подставлял, унижал. Но фельетон – жанр обличительно-поучительный, поэтому Феську жизнь наказывала крепко. Он страдал, плакал, каялся, только нормальным человеком все одно не стал. Кромак человеческую натуру хорошо видит. Несложно догадаться, что фельетоны попали в печать, под псевдонимом, естественно. Кто настоящий автор, издателям до сих пор неизвестно. Эти фельетоны
