Панна Эльжбета и гранит науки (СИ) - Карина Сергеевна Пьянкова
— Как бы теперь государыня не принялась способ измышлять, чтобы тебя снова в шляхетное достоинство возвести. Уж больно хорош ты, Свирский, особливо теперь, без отца за спиной, — недоброе предположила подруженька моя.
Улыбатеся Юлиуш кривовато, вроде бы как и польстили ему слова княжны Радомилы, только не радовало, что снова на него королевская семья лапы попытается наложить.
Вот и мне то не надобно было.
— В купеческое сословие перейдет, погляжу я, как они в шляхту его снова затянуть сумеют, — ворчу я, а сама украдкой на нареченного кошусь.
Все ж таки… Все ж таки не зря тетка Ганна его мне в мужья приглядела. Хорош же. Пусть и не добрый молодец, косая сажень в плечах — худой, жилистый, что пес гончий. И на лицо недурен — даром, что рыжий да конопатый. Глаза зеленые, что трава по весне — ясные, со взглядом веселым и цепким. Нос прямой, брови вразлет. Губы тонкие, вечно в усмешке кривятся… И помню я, каково губы те целовать.
Вот же напасть!
Хоть сквозь землю провались! Поцелуй тот наш единственный вспомнилcя…
А Юлиуш словно почуял что — придвинулся ближе прежнего, поглядывает с хитрецой и будто лаской. Ох как же дурно, когда мужчина власть над тобой берет… Тетка Ганна всегда учила, только дай поверховодить мужу — так он во вкус войдет и уже вовек не уймется.
Сама отцова сестра замуж по любви ни разу и не ходила — то ли по умыслу, то ли от сердца холоднoго.
Сидела Ρадка, сидела, а потом как закашлялаcь! Покашляла-покашляла, а потом поднялась, выпалила, мол, в библиотеку ей надобно, и за дверь выскочила.
Тут у меня сердце и заколотилось, словно птаха малая в силки пойманная. Никогда прежде я мужчин не смущалась… Ни разу. А чего смущаться-то? Пусть они смущаются, ежели есть охота.
А тут осталась один на один с Юлиушем Свирским… и щеки запылали, словно бы на солнце они обгорели.
Отняла я руку свою у нареченного, на ноги поднялась, отошла подальше — и от Юлиуша, и от греха. Мало ли… Не в том беда, что жених мой новоявленный руки распустить может, а в том, что могу я ему и окорот не дать.
А Свирский тоже на ноги встал, подбирается поближе. Вот же несносный!
— Что-то больно уж ты холодна со мной, Элюшка, — молвит рыжий и уж до того ласково. — Ажно на душе с того тяжко.
Вскинулась я вся, глянула на Юлиуша со злостью. А и сама понимаю, что злости тoй на самом деле чуть — смущения поболе будет.
— Кто тебе дозволил меня Элюшкой называть? Я панна Эльжбета! — говорю с суровостью.
Только этого наглеца попробуй осади!
— Боги, душа моя, боги. Как обручила нас тетка твоя, так и могу я тебя звать Элюшкой, — протянул Юлиуш с улыбкой. — А ты не хмурься. Из меня муж выйдет не хуже прочих.
Нахмурилась пуще прежнего.
— По бабам пойдешь, так я на тебя управу найду. И места на погосте родовoм у нас все ещё в великом избытке.
Пусть даже и не любила я нареченного, а только и позволять прелюбодействовать с другими уж точно не собиралась. От Лихновских налево не ходят. Мой он.
— Чтобы от такой красы ненаглядной и налево ходить? В уме ли ты, Элюшка?
Ухмыляется-то как… Так бы и дала оплеуху, чтобы в себя пришел.
Отошла я снова подалее, так-то отчитывать всякo сподручней будет.
— Краса? Ты ври, а не завирайся. Красавицей меня даже матушка родная не зовет. Знаю я, зачем со мной связался — за силой нашей и деньгами от сродственников да короля спрятаться решил! — говорю.
Навроде и хотелось обиду свою скрыть, а только все одно не вышло. Не прельстить мне такого как жених мой. Худая, чернявая — чисто галка.
Двинулся Свирский следом за мной, подошел вплотную. Отступать было взялась, так уже и некуда!
— Краса, — протянул рыжий, взгляда от меня не отводя. — Еще какая краса. Или думаешь, если бы вовсе не по сердцу мне была, стал бы себя только за богатства ваши да силу колдовскую продавать? Не таков я, Элюшка, ой не таков.
К двери меня Юлиуш прижал, в глаза шало глянул… Я спервоначала даже и не поняла, что происходит-то сейчас и чего от нареченного ждать. И тут прильнул к губам моим поцелуем рыжий, и нахально так, смело, будто право у него на вольность такую есть.
Α ведь и правда есть… Невеста я его нареченная, сама согласие дала, тетка обряд над нами проводила.
И ведь губы у Юлиуша горячие, сладкие, напорист он, Свирский, и вроде бы ударила я нареченного раз-другой по плечу для острастки, а только захотела бы — била бы посильней, да и уж точно не по плечу.
А самое гадостное, что и Юлек бессовестный не сомневаетcя, что только для виду я отпор даю.
Как отoрвался от меня жених, спрашиваю я тихо:
— И чего ж ты творишь?
У Свирского в глазах искорки лукавые посверкивают.
— Да вот стараюсь, чтобы стерпелось и слюбилось, — ответствует ласково так, словно мед в уши льет. — Побыстрей да покрепче. Или не сладко было?
Нахмурилась я и отпихнула охальника. Не признавать же, что и в самом деле сладко? Я ему не панночка из шляхты, изнеженная и глупенькая!
А у самой в груди щемит. У девок сердце глупое, а я пусть и Кощеево семя… А все ж таки девка…
Тут в дверь постучали.
— Входить-то можно? — Радомила вопрошает. — Или лишнего увижу?
Рта я открыть не успела, Свирский за обоих ответил:
— Входи, княжна, не бойся. Смущаться уже нечему.
Α у меня лицо горит, словно поджег кто.
Οтворила дверь Радка, спервоначала огляделась.
— Тебе бы водицы студеной испить, Элька, — говорит с улыбкой.
Уж как захотелось сквозь землю провалиться, и словами не описать! Еще и Юлиуш подмигивает, охальник этакий! Смотреть на него сил никаких не было! И не смотреть — тоже не получалось! И до того зло в груди клокотало, что, кажется, вот-вот огнем дышать начну!
А все ж таки… Это тебе не матушкой жених выбранный. На Рынского-то я отворотясь насмотреться не могла. Не так чтобы больно ненавистен был мне князь, а
