Кто я для тебя? (СИ) - Белицкая Марго

В этот момент раздался свист, переходящий в утробный вой иерихонских труб. Не раздумывая, Эржебет накрыла Гилберта собой, постаралась прижаться к земле. Защитить. Уберечь. Даже ценой собственной жизни.

Взрыв прогремел совсем рядом, Эржебет почувствовала, как застучали по спине комья земли, точно миллионы градин. Когда все стихло, она еще с минуту лежала, не шевелясь.

«Могло попасть и в нас!»

Внутри поднялась волна паники, но одновременно пробудилась рациональная часть сознания. Она подсказала, что нужно как можно быстрее вытащить Гилберта из-под машины и увезти в госпиталь, ведь он наверняка ранен.

Эржебет вскочила и попыталась сдвинуть автомобиль.

— Гил, миленький, родной, — судорожно шептала она. — Ты только держись, хороший мой, держись. Я сейчас, я сейчас…

Она толкала и толкала, царапая в кровь ладони о ржавое железо, сдирая кожу с пальцев. Но не чувствовала боли, в ушах все стучали затихающие удары сердца Гилберта. Кругом выли снаряды, вгрызаясь в землю. Каждый миг мог стать последним, а проклятая машина никак не желала двигаться.

Эржебет не слышала, как рядом затормозил автомобиль, громкий окрик над самым ухом застал ее врасплох.

— Эржебет! Здесь опасно! Нужно уходить!

Она обернулась, взглянула на стоящего рядом Родериха. Он вдруг попятился от нее, в глазах появился испуг. Она никогда еще не видела страха на его лице, даже на позициях под шквальным огнем он всегда сохранял аристократическую невозмутимость. Но Эржебет было все равно, что Родерих чувствует. На самом деле она даже с трудом узнала его. Перед ней сейчас был не ее муж — а дополнительная сила.

— Что стоишь, засранец! — прорычала она. — Помогай!

Эржебет кивком указала на машину, и Родерих покорно встал рядом с ней, безропотно положил свои холеные белые руки пианиста на грязный кузов и принялся толкать. Затем откуда-то появился Людвиг и присоединился к ним. Эржебет смутно осознала, что они с Родерихом приехали вместе. Но ей было плевать, откуда он взялся, главное — он помогает! Втроем они наконец-то перевернули проклятую машину, и в этот момент Гилберт вдруг дернулся, чуть приоткрыл глаза и посмотрел на Эржебет.

— Лиз… — вырвался из его груди дребезжащий хрип, — хен…

И он протянул к ней трепещущую руку.

— Лиз… хен…

Она снова опустилась перед ним на колени, прижала его ладонь к щеке.

— Не разговаривай, любимый, не трать силы, — прошептала она, ласково утирая выступившую на его губах розоватую пену.

Он в ответ улыбнулся, так счастливо и светло, словно попал в рай и узрел ангела.

— Лиз… Я… тебя…

Гилберт недоговорил и закашлялся, харкнул кровью. Густой, жуткого багрового цвета… Тут появился Людвиг. Расторопный и всегда собранный Людвиг. Просто замечательный Людвиг, который догадался взять с собой носилки. И пока они с Родерихом укладывали на них Гилберта, Эржебет, наконец, решилась взглянуть на его раны. Похоже, тяжелая машина проломила ему грудную клетку, она видела чистые-чистые белые ребра. И кровь. Много крови.

«Сколько крови… Боже мой, сколько крови… Но ведь страна не может умереть? Не может ведь, правда?»

Носилки поставили в кузов машины, Эржебет села рядом. Она следила, чтобы Гилберта как можно меньше трясло на ухабах дороги, и все время шептала какие-то глупости, ласковую чушь и обещания, что все будет хорошо.

Они привезли Гилберта в полевой госпиталь, сюда уже стали поступать первые раненые во время обстрела, но для такой высокопоставленной персоны, как «господин Пруссия», сразу же нашлись и врачи и медикаменты.

В заполненном паникой сознании Эржебет всплыла мысль, что сам Гилберт не обрадовался бы этому и требовал бы, чтобы сначала прооперировали простых солдат. Но он был без сознания и не мог ничего возразить. Ему даже выделили личную палату, на деле — отделенный простынями кусок палатки. Санитары внесли Гилберта туда, Эржебет, Людвиг и Родерих остались ждать снаружи.

Эржебет тяжело опустилась на подвернувшуюся табуретку, устремила невидящий взгляд в пространство. Ей вдруг овладела апатия, голова была пуста, все чувства заледенели. Перед глазами все время стояла улыбка Гилберта. Возможно, последняя. Эржебет хотелось плакать в голос, закатить истерику, рвать и метать. Но она не могла. Не из-за знаменитой мадьярской гордости. Она просто не могла и все. В сухие глаза словно насыпали острые льдинки.

Рядом негромко разговаривали Людвиг и Родерих, но Эржебет не могла понять слов, да и вообще едва обращала на них внимание. Она была оторвана от мира, как будто ее окружил невидимый кокон, где она осталась одна. Наедине со своей болью и страхом.

Через некоторое время, показавшееся Эржебет вечностью, хотя на самом деле наверняка прошло не больше часа, из-за занавески вышел врач. На его белоснежном халате ярко выделялись кровавые разводы. Алые пятна переплетались, складывались в узор. Эржебет уставилась на них, как зачарованная, на краткий миг перед глазами все поплыло, осталась лишь красная пелена. Голос врача вернул ее в реальность.

— Я сделал все, что мог. Теперь остается лишь ждать и надеяться, что он выкарабкается. Для человека такие раны были бы смертельны, но, когда речь идет о стране, я даже не могу ничего предположить. Ко мне еще никогда не попадал такой в высшей степени необычный пациент.

Врач развел руками и немного виновато взглянул на Людвига.

— Конечно, герр доктор, таких, как мы, трудно лечить. — Голос Людвига на долю секунды дрогнул, но он быстро взял себя в руки. — Мы вам благодарны, теперь возвращайтесь к своим пациентам. Там вы гораздо нужнее.

Врач поспешил уйти, а Эржебет все так же продолжала сидеть без движения. В голове эхом звучало: «Ждать, ждать, ждать…».

На ее плечо плавно опустилась чья-то рука, Эржебет вздрогнула и обернулась.

Родерих смотрела на нее полным жалости взглядом, она еще никогда не видела столько эмоций на его идеально-красивом лице.

— Эржебет, не изводи себя. — И так мягко он тоже никогда с ней не разговаривал. — Я уверен, с Гилбертом все будет в порядке. Врач верно заметил — мы отличаемся от людей. Такая рана никого из нас точно не убьет.

Как ни странно, его слова вывели Эржебет из оцепенения, она даже смогла изобразить что-то вроде улыбки. Пожалуй, впервые с начала их совместной жизни она была по-настоящему благодарна Родериху.

— Брат обязательно выживет. — Это уже был Людвиг.

Он говорил весомо, уверенно, похоже, пытаясь убедить не столько Эржебет, сколько себя. Эржебет вспомнила, что ведь не она одна здесь любит Гилберта. Людвиг, его младший брат, ставший почти сыном, совсем еще молодой по меркам страны, почти ребенок, он ведь тоже переживает, хоть и старается держаться спокойно, как и подобает настоящему немцу.

— Да. — Эржебет взглянула ему в глаза, пытаясь ободрить того мальчика, которому она когда-то рассказывала сказки. — Гилберт обязательно выживет. Не сомневайся, у него слишком скверный характер, чтобы вот так вот просто расстаться с жизнью.

На минуту повисло молчание, затем Родерих вернул на лицо свою привычную холодную маску.

— Я считаю, нам стоит вернуться в штаб, — серьезно произнес он.

Людвиг кивнул с видимой неохотой, сейчас в нем наверняка шла борьба между долгом и желанием остаться с братом.

— Эржебет, ты побудешь рядом с ним? — неловко спросил Людвиг. — Просто я…

— Иди. — Таким же тоном тысячелетия назад говорили спартанские женщины, посылая сыновей на войну. — Я останусь здесь.

Они с Родерихом уехали, а Эржебет осторожно вошла в палату Гилберта. Он все еще был без сознания, лежал на кушетке, накрытый простыней до подбородка. Его черты болезненно заострились, кожа, и без того бледная, приобрела какой-то сероватый оттенок. Гилберт весь истончился, словно уже находился на грани мира живых и мертвых.

Эржебет пообещала себе, что сделает все возможное, чтобы удержать его от пути в Вальхаллу. Если бы для этого было нужно вступить в бой с одной из валькирий, она бы, не колеблясь, взяла за меч. В конец концов, она тоже была девой битв. И не собиралась отдавать своего любимого никому. Даже смерти. Он принадлежал лишь ей…