Когда падает небо 1. - Алиса Чернышова
Кире такого счастья по определению не было положено. Она была… идеальным проводником.
Память прошлых Сиринов и голоса мертвецов наслаивались на неё, практически сводя с ума… И где-то там, под всем этим, всё ещё было… то, что осталось от Киры.
Оно тонуло. Оно пыталось за что-то уцепиться.
Всё это время Кира говорила себе: “ради Лео”. Выжить, выбраться вместе из драконоборческого лагеря, не наделав глупостей (хотя это о ком из них ещё стоило волноваться, как показала практика, большой вопрос), остановить поток воды…
Было больно увидеть в его воспоминаниях, как он потом попросту разворачивается и уходит. Даже без особенных сожалений! Он просто оставил её за спиной, в переплетении затопленных тоннелей, как будто так и надо…
Разумеется, Кире было больно. И горько. И страшно.
Теперь она намного больше знала о себе в частности и о Сиринах в общем. Она помнила, как начиналась песня: боль в её груди, ослепляющая и подавляющая, разливалась волнами, всё сужая и сужая радиус, как будто готовясь продавить изнутри рёбра. И в тот момент, когда Кира уже всерьёз начала думать, что эта сила разорвёт её, как в дурацком боевике, это случилось: боль покинула её грудь, взметнулась вверх, раскрылась цветком и начала расплываться, как капля нефти на поверхности воды.
А потом мир как будто бы вывернулся наизнанку — по крайней мере, именно так это ощущалось.
И Кира вместе с ним.
И ей стало доступно знание.
И ей стала доступна память.
Первое время она просто лежала на земле, шокированная, раздавленная, безумная. Она выла от чужой боли, умирала чужими смертями, пыталась удержать в оковах разума беснующуюся сущность…
Не сразу и чудом, но ей это удалось.
Впрочем, почему — чудом? Стабилизирующее ментальный фон чары, прощальный подарок Эмилии, тоже сыграли в этом немаловажную роль… Всего лишь несколько эмоциональных узелков, призванных удерживать в сознании только-только начавших обучение менталистов и медиумов — но этого неожиданно оказалось достаточно, чтобы самой не потеряться, не забыть, которая память настоящая…
Ну, преимущественно.
За все эпизоды Кира, честно говоря, не поручилась бы. Её память была… странной вещью.
После того, как она неимоверным усилием воли сумела всё же стать более ли менее собой, её разум выхватил это.
Лео.
Лео, который просто взял и ушёл. Лео, который считает её чудовищем, несмотря на всё, что она для него сделала. Это было… Неоптимально.
В какой-то момент у неё даже возникло искушение уничтожить его. Далеко не все её силы повиновались ей, но это едва ли должно было быть особенно сложно. И вряд ли для этого надо будет что-либо делать своими руками… В этом плане весьма удобно быть потусторонней тварью, полной ненависти. Учитывая всё, что она уже сделала, чтобы его защитить…
Даже учитывая всё это, она не могла ему навредить. Даже если больше не считала его своим другом; даже если его предательство опустошило её.
Эмилия права: её судьба — одиночество. Для таких, как она, это просто нормально. Лео тут ни при чём. Она решила оставить его в покое и не вмешиваться вовсе…
Но ненадолго хватило этого решения.
Хотелось всё же заглянуть ему в глаза. Хотелось узнать, что он почувствует. Будет ли сожалеть, как станет себя оправдывать… И что же? Заглянула. Узнала.
Что, спрашивается, делать теперь с этим знанием?
Он боится, понимаешь ли. Она, можно подумать, не боится.
Особенно себя.
Она, быть может, и знает, что чудовище — но ей так нужен кто-то, кто заверит, что она таковым не является… Но это глупо, верно?
Лео прав, она действительно чудовище. Это всего лишь свершившийся факт.
Лео снова прав, считая, что каждый из них под этими небесами остался один на один со своим страхом. Эмилия сказала бы, что таково свойство этих небес.
Она, повидавшая в своей жизни великое множество грязи, точно была бы права.
Ну а дальше-то что?
Кира расправила крылья.
Она может просто улететь, это неоспоримое преимущество птичьего бытия. Сейчас, когда она худо-бедно контролирует свою птичью форму, это не станет проблемой.
Возможно… возможно, она могла бы попытаться даже улететь в другой мир. Не в свой родной, она вполне отдаёт себе отчёт в том, что больше физически не сможет без магии и просто загнётся, как рыба без воды. Но миров ведь великое множество, верно? Она пока ещё косорука в этом плане и точно рискует вывалиться в какой-нибудь непригодной для жизни межмировой клоаке… Но тут она рискует тоже, так что это цунгцванг… Впрочем, этим ёмким шахматным термином можно описать всё её пребывание в этом мире: каждый новый ход только усугубляет ситуацию.
Она могла бы улететь.
Она больше никогда не сможет всерьёз считать Лео другом — не после того, как он бросил её на берегу, не тогда, когда он постоянно мысленно называет её чудовищем, не тогда, когда она знает, как мало места занимает в его мире, когда он для неё — якорь.
Но честно ли это — назначать кого-то своим якорем и чего-то ждать взамен?
Нет, это не честно. Даже захлёбываясь в магии, безумии и чужих жестоких голосах, жаждущих мести, она готова перед собой это признать.
Когда горит небо, нет смысла искать опору в других. Нет смысла обижаться на чужой страх, когда напуган сам… Правда, это на словах звучит просто. На деле почти невозможно не обижаться, и это только ещё больше усугубляет ситуацию.
Кира могла бы улететь. Ей даже стоило бы. Что бы там Лео себе не думал, она уже достаточно сделала для того, чтобы отплатить за его былую поддержку… Но правда ли эта жизнь похожа на рынок? И можно ли на самом деле оценить долг и цену этого долга?
Кира знала, что это глупо.
Она сложила крылья.
— Итак, — протянула она, — я знаю, ты, мой драгоценный испуганный друг, активно раздаёшь от имени этого презренного чудовища обещания. Говоришь мертвецам, что я открою им двери в другой мир… Правда считаешь, что вправе просить меня об этом? Не хочешь узнать, согласна ли я выполнять даные тобой от моего имени, но без моего ведома обещания?
Что же, по крайней мере, в ответ на это у него хватило совести слегка смутиться. Смятение в его разуме доставило Кире некоторое неуместное облегчение.
— Это не то чтобы обещания, — сформулировал он в итоге внятные мысли. — Это скорее попытка как-то выкрутиться… На кону жизни людей, и я просто делал то, что казалось самым лучшим решением. Если ты не сможешь открыть
