Кошка в сапожках и маркиз Людоед (СИ) - Лакомка Ната

Я забрала леденцы, поблагодарила, и Ферет распахнул передо мной двери аптечной лавки:

- Будьте осторожны, Кэт, - сказал он на прощанье. – Что бы ни случилось, можете на меня рассчитывать.

Вот только рассчитывать я ни на кого кроме себя не собиралась.

Приближалась Двенадцатая ночь, и платье, подаренное Саджоленой, было подогнано по моей фигуре и висело на распялках, соблазняя серебряным шитьём и воздушными кружевами. Я взглянула на него всего лишь один раз и поскорее закрыла простынёй, чтобы не расстраиваться. Потому что решила не ходить на бал к Лиленбрукам. Мне казалось предательством веселиться и танцевать. Да и веселья не было, на самом деле. Какое может быть веселье, когда рядом с тобой люди, семь лет страдающие от неведомого проклятья. Ноэль, Юджени, Марлен – жертвы чьей-то злой воли. Не говоря уже о покойном Шарле.

На праздник Лоис с мужем получили выходной, а госпожа Броссар пожелала остаться. Я уговаривала её пойти на бал, потому что там должны были объявить о помолвке Надин, да и Марлен не помешало бы развеяться. В последние дни девочка была очень грустной, как ни старалась я её рассмешить и позабавить.

- Надин не обидится, - говорила госпожа Броссар привычным сухим тоном, который сейчас уже не мог меня обмануть. Вся эта сухость была всего лишь маской, скрывавшей доброе и чуткое сердце. – Теперь вы сами убедились, Кэт, как неуместно для нас веселье, - драматически закончила она. - Лучше я останусь.

- Но вы должны быть рядом с сестрой, - убеждала я. – Вы заменили ей мать, она хочет видеть вас, хочет разделить свою радость с вами. И Марлен надо отвлечься… Не позволим ей больше грустить.

В конце концов, госпожа Броссар уступила, и они с Марлен отправились в гости. Я осталась за хозяйку, и к вечеру в гостиной был накрыт скромный, но очень праздничный стол – с жареной курицей, ароматным бульоном с пирожками, сладким пирогом и огромным кофейником самого крепкого кофе.

К ужину я переоделась - надела ту самую жёлтую юбку, которую расхваливала своей ученице, а к ней - синюю шёлковую кофту. Получилось очень ярко и празднично, и я надеялась, что сегодня у нас получится самый настоящий праздник, пусть и в узком кругу.

Ноэль привёл Юджени, и мы весь вечер просидели у камина, возле наряженной ёлки, разговаривая о Марлен. Юджени вспоминала счастливые дни своего замужества, Ноэль слушал молча и, по-моему, думал совсем о другом, а я постепенно подводила разговор к интересующей меня теме. Я спрашивала, не было ли в жизни Юджени чего-то необычного, что могло бы иметь отношение к проклятью, не угрожал ли ей кто-то, не находила ли она странных предметов – хоть что-нибудь, что могло указать на колдуна или колдунью! Но все мои расспросы были зря. Бедная женщина ничего не могла сказать по поводу проклятия, и, судя по всему, искренне верила, что никто не мог желать зла ей и её драгоценному Шарлю.

Я смотрела на неё с жалостью и состраданием. Сейчас она выглядела вполне нормальным человеком, и говорила о Марлен с любовью и нежностью, но я помнила, в какое чудовище эта женщина превратилась в детской…

Когда Ноэль через пару часов отвёл её обратно в подземелье и вернулся, я продолжала сидеть за столом, мрачно разглядывая опустевший кофейник.

- У меня сердце кровью обливается, - сказала я, когда маркграф появился. - Семь лет в тюрьме… В разлуке с дочерью… Нам надо что-то делать.

- Что же именно? – спросил Огрест устало и подвинул стул, чтобы сесть рядом со мной.

- Я не слишком разбираюсь во всех этих магических штуках, но у мадам Флёри, наверняка, есть подобные знакомства, - предложила я. - Мы можем взять Юджени и свозить её в столицу, чтобы показать... специалистам узкого профиля. Не только королевский маг разбирается в проклятиях и чёрном колдовстве.

– Сомневаюсь, что это поможет, - покачал головой маркграф. - Лучшие врачи, лучшие знатоки магии в королевстве не смогли помочь. Говорят, снять проклятье может только тот, кто его наложил. А мы даже не знаем, что за проклятье, когда и кем оно было наложено. Но несомненно одно - Юджени не выезжала из Шанталь-де-нэжа, а значит, колдовство было совершено здесь. Королевский маг сказал, что нельзя разрывать нити колдовства, нельзя увозить Юджени отсюда. И Марлен нельзя. Потому что и она завязана в этой магии.

- Вот почему вы так сердились, когда я говорила про поездку в столицу, - поняла я. - Что ж, всё это очень печально. Но есть хотя бы определённость какая-то. Значит, всё произошло именно в этом городе. Это сужает поиски. Но, может, дело в семье Юджени? – предположила я. – Что мы знаем о её родителях? Возможно, это какое-то родовое проклятие?

- Она рано осталась сиротой, - ответил маркграф, - но там ничего колдовского. Я спрашивал Лиленбрука, он клянётся, что в её роду всё было прекрасно.

- Лиленбрук может что-то скрывать, он ведь ничего не знает о том, что произошло семь лет назад, - я досадливо отмахнулась. - А не может ли это быть проклятьем Жоржетты и её отца? Все считали Большой Холод её колдовством, так может и Юджени пострадала от этого?

- Думал об этом, - ответил Ноэль. – Но они давно умерли, и даже если прокляли род Огрестов, то при чем тут Юджени? Логичнее было бы, если бы проклятье пало на меня или Шарля.

- Разве в колдовстве может быть логика? – произнесла я с сомнением.

- Монтеро говорил, что колдовство – такая же наука, только более тонкая.

- А куда делся Монтеро? – я вспомнила, что за всеми волнениями как-то подзабыла про тайну исчезновения бывшего аптекаря.

- Уехал, - пожал плечами Ноэль. - Как Каннинг. Только почему-то уехал тайком, бросив Жозефину. Некрасиво с его стороны.

- Даже подло, - заметила я и нахмурилась, представляя напуганного аптекаря, который разбирается в колдовстве.

- Вы же не думаете, что я его убил? – невесело усмехнулся Огрест.

- Нет, Боже упаси! – замахала я на него руками. – Ничего плохого про вас больше не думаю. Но что-то мне не нравится в этой истории с его исчезновением. Надин и Жозефина видели его на празднике, и он искал Ферета. Ферет предполагает, что был какой-то вызов…

- Правильно считает, - сказал маркграф. – Это я вызывал его и Каннинга. Не понимаю, почему вы считаете, что его отъезд имеет какое-то значение. Я и сам бы сбежал, если бы мог.

Мы помолчали, и он взял меня за руку – нежно, осторожно, и я позволила ему это сделать.

- Сегодня Двенадцатая ночь, - сказал он негромко. - Но из-за меня вы лишились праздника, Кэт. Я чувствую себя виноватым. Я видел ваше платье… Оно чудесно. И вы в нём просто чудо красоты.

- Не вините себя ни в чём, - я пожала его руку, и он встрепенулся, придвигаясь ближе. - Мне приятнее находиться с вами, Ноэль. И не гоните меня больше. Позвольте быть рядом с вами и помогать вам…

- Придёт весна, и вы уедете...

- До весны ещё далеко…

Мы говорили всё тише, и всё ближе клонились друг к другу. Как-то незаметно губы наши оказались совсем рядом, Огрест взял меня за подбородок, поворачивая к себе, и поцеловал.

Это были совсем другие поцелуи, не те, что раньше. Да, в них так же была страсть, но ещё больше было нежности, ласки… Я бы сказала – любви, но ведь я запретила себе любовь…

- Кэт, - зашептал маркграф, обнимая меня за талию, - можно ли мне опять предложить…

Я успела положить палец на его губы, чтобы он не сказал то, на что я не могла ответить. Входная дверь хлопнула, послышались звенящий голосок Марлен и ворчание госпожи Броссар. Огрест нехотя отстранился от меня, а я вскочила, приглаживая волосы, и поспешила навстречу своей ученице. Потому что несмотря ни на что, жизнь продолжалась. И хотя за окном ещё трещал мороз и завывали вьюги, весна всё равно должна были прийти. Рано или поздно.

Утро после Двенадцатой ночи выдалось ясным, и я проспала до тех пор, пока солнце не заскользило по моей подушке. Накануне мы поздно легли, потому что Марлен взахлёб рассказывала, как всё было красиво и чудесно, и я позволила ей засидеться подольше, переживая радость праздника.