Женитьба дядюшки Жиля (СИ) - Кальк Салма

Дом Саважей был построен лет сто назад – крепкий и прочный, можно выдержать осаду, можно спрятать отряд – так говорил Мадлен отец, граф Саваж. В большом зале на стене висел герб – вздыбленный кот в лазури, посреди стоял стол и лавки, а более ничего в зале не было. Мадлен огляделась – грязь, запустение, и – никаких гобеленов, а вроде были, и подушки на лавках, и ещё какие-то приметы того, что в доме живут. Даже большой люстры не оказалось под потолком – а она была двухъярусная, её спускали вниз, чтоб зажечь, на толстых верёвках.

- Жанно, тебя обокрали? – поинтересовалась она у брата.

- Нет, я просто обезопасил себя от возможного нашествия еретиков и обычных грабителей, - усмехнулся Жанно и позвал Мадлен с собой.

На её глазах снял чары с двери в подвал (Аделин завопила от радости, увидев, как та дверь появилась из ниоткуда), и показал, что как раз там, в заколдованной комнате, и хранились все оставшиеся ценности.

- Раз ты теперь посол его величества, тебе придётся держать дом и здесь, и там, - вздохнула Мадлен.

- Ничего, прорвёмся, - махнула рукой Анжелика. – Мы так-то можем жить ну почти где угодно, главное – чтоб за шиворот не текло. А если тепло и мягко – так вообще круто.

Жакетта предположила, что нужна спальня – или две, Марсель-то где? Ему ведь тоже нужно где-то спать? – и посмотреть кухню, и ещё где поесть, и что там с одеждой и посудой, и слуги-то куда делись?

Слуги показывались из каких-то укромных углов очень осторожно, узнавали хозяина, убеждались, что всё спокойно, войны нет, гулянки нет, в дом пришли сплошь приличные дамы, и даже с детьми, и понемногу начинали заниматься делом. Жакетта и Одиль ловко отлавливали проходящих мимо и отправляли во двор выколачивать перины, в кладовые доставать посуду и постельное бельё, вешать гобелены, чистить столовое серебро. Это последнее вытащили из подвала в ящике и вывалили на стол в большом зале, и оказалось, что фамильные кубки и блюда с гербами хранились в какой-то грязной ветоши, и вперемешку с какими-то кусками земли или ещё невесть чего.

Анжелика оглядела кучу с уважением и выдала парочку эпитетов, которые, вообще-то, не следовало произносить при детях. Жакетта смеялась – явно видела подобное не в первый раз. Но всех удивила Мари – она подбежала к столу, оглядела лежащую посуду, вытащила из кучи кубок и, чуть не плача, спросила:

- Как так, мама? Эти блюда, и ложки, и кубки такие красивые, почему они такие грязные? И на них герб дяди Жанно! Так ведь нельзя!

От кончиков её пальцев вокруг разлилось сияние, оно окружило и кубок, и её саму, и распространилось на остальную лежащую посуду. Мари смотрела на всё это широко раскрытыми глазами, а потом кубок выскользнул из её пальцев и мягко опустился на стол. Сияние исчезло. Мари всхлипнула.

- Охренеть, что творится, - выдохнула Анжелика.

Вся посуда сияла, как будто только что вышла из мастерской ювелира. Все гербы, вся позолота, все мелкие элементы узора вернули свой первозданный вид. Мари смотрела то на свои руки, то на кучу серебра перед собой, и не верила.

- Мама? – жалобно спросила она.

Мадлен подбежала к дочери и обняла её, и думала – лучше так, чем от того, что тебя угрожают убить. А Мари заплакала.

- Доченька, всё хорошо. Всё просто замечательно. Смотри, как чудесно получилось – нам не нужно чистить эти блюда, они уже как новые.

Жанно спустился откуда-то сверху, оглядел всех стоящих и посуду, присвистнул.

- Дамы, вы невероятны.

- Это, не поверишь, твоя юная племянница, - сообщила Анжелика.

- Которая?

- Мари, - Анжелика кивнула на всё ещё всхлипывавшую девочку.

- Мои племянницы – замечательные маги, - восхитился Жанно.

Аделин подскочила, и начала рассказывать ему – про Мари и кубок. Тот выслушал, посмеялся, потом взял кубок и вложил в руки племянницы.

- Держи на память. Ты наполовину Саваж, а как маг так и вовсе полностью Саваж, так что – самое то.

Мари обняла его, Аделин обняла Мари, и что-то говорила – о том, что принц был прав, и она оказалась сильнее всех.

А потом откуда-то прибежала Шарлотта, она нашла какой-то пыльный угол и вся перепачкалась – нос, волосы, чепец. Мари увидела и спросила:

- Ты почему снова как свинюшка? Где мы будем сейчас тебя умывать? – взялась за чепец, и сказала: - Может быть, ты тоже умеешь сделать так, чтобы стать чистой?

- Нет, - крутила головой Шарлотта и смеялась.

Тогда Мари сняла с неё чепец, встряхнула его… тот засиял и стал белоснежным. А потом и сама Шарлотта оказалась чистой, а полуоторванные завязки чепца – как будто снова пришитыми.

Мари воодушевилась и принялась бегать по комнате, а потом и по дому, и изгонять грязь. Аделин и Шарлотта радостно носились за ней и пытались повторять, и у Аделин даже что-то получалось, но совсем не так хорошо. Взрослые смотрели и улыбались, а потом пошли доделывать всё то, что так замечательно начали дети.

И когда в сумерках из портала явились принц, де ла Мотт и его милость Котальдо, дом если не сиял чистотой, то – выглядел намного лучше, чем раньше. Не только чем сегодня утром, а вообще – чем последние лет с полсотни, подумала Мадлен.

Анжелика принялась гладить огромного кота и изумляться его визиту, а принц только усмехнулся – он, мол, соскучился по котятам. Не с кем играть и лежать на шкуре возле камина. Но об их приходе прослышала Шарлотта и с визгом бросилась обнимать зверя, а зверь был только рад. Тут и остальные подтянулись.

- А вы обещали рассказать, откуда взялся котик, - напомнила Аделин принцу.

- Точно, обещал, - согласился тот. – Его родителей вывели магически на далёком востоке – скрестили местную породистую кошку и дикого лесного кота. Не сразу, но получилась кошка примерно таких вот размеров. А потом уже ей подобрали жениха – тоже частью домашнего, частью дикого. Она родила трёх котят, вот его, - Жиль кивнул на его милость, облизывающего Шарлотту, - и ещё двоих. И через несколько дней после того отправилась на охоту за пределы не только дворца, но и города, и там её сильно подрал кто-то крупный и дикий. А я как раз договорился с тамошним правителем, которому незадолго до того оказал услугу, что в оплату возьму котёнка, как подрастёт, правда, он усмехнулся и добавил – если мать его тебе отдаст. А мать была едва жива, и ей казалось, что вокруг враги, которые хотят забрать её детёнышей, она не подпускала никого и даже серьёзно ранила служителя, который обычно её кормил. Двух котят удалось у неё забрать и подложить собаке со щенками – та не возражала. А этого, последнего, мать не отдавала никому, но и сама кормить его тоже уже не могла.

А у меня, если помните, был друг, которому мы добыли кольцо – как раз, чтоб со всякими хищниками договариваться. Вот мы с ним и пошли говорить с той дивной кошкой. Я говорил, он доносил. Убеждал, что стану её детёнышу и матерью, и отцом, выкормлю его и никогда не оставлю.

Она разрешила мне сидеть рядом и присматриваться, и привыкала к моему запаху. На следующий день уже позволяла мне касаться котёнка, и кормить с пальца. А потом она умерла, а детёныш остался, и мне пришлось выучиться быть кошкой-матерью, потому что он был ещё совсем мал и ничего не умел. Но он вырос, и мы с тех пор вместе.

- А вы молодец, - сказала Аделин. – Я бы и не подумала, что вы умеете быть кошкой!

А Шарлотта сидела на полу в обнимку с котом и гладила его, а кот облизывал её щёки, и оба были довольны.

Взрослые тем временем накрыли на стол, и Жакетта даже ухитрилась добыть еды – не то из дома на улице Багряной Розы, не то вовсе из Пале-Вьевилля.

Как водится, к ужину заглянули гости. Орельен открывал портал сначала в охотничий дом, и оттуда появились Лионель, Маргарита, Жийона, и неожиданно – Марсель. Дамы принарядились – даже Жийона надела красивое платье, надо же.

А потом Орельен привёл монсеньора Анри, ещё одного племянника принца, и его невесту Антуанетту, кузину Анжелики. Только была она той Анжелике полной противоположностью – вела себя сдержанно, говорила  негромко и очень вежливо, обниматься ни к кому не бросалась. Монсеньор Анри принёс гитару и сказал, что сегодняшний день заслуживает того, чтобы уже пить и петь, потому что наконец-то все собрались вместе. Жанно нахмурился – может, сказал он, где-нибудь добыть ещё одну гитару, потому что их с Анжеликой инструменты в Фаро? Но монсеньор сказал, что нечего бегать, им и одной хватит.