А печаль холод греет - Дайана Рофф
– Что говорят? – с тихим интересом спросила я, боясь, что она сейчас вспомнит, как не разговаривала со мной три дня.
– Что ты сегодня красивая, – широко улыбнулась девушка.
Смутившись, я играючи надула губы, ощутив, как во мне всё же заиграл крепкий алкоголь.
– То есть до этого я не была красивой?
– Я вообще сначала хотела сказать, что ты дура, – залилась смехом Филис, а через пару секунд вдруг перестала смеяться и перевела взгляд на маленькую снежинку, упавшую на её руку. – Как потрясающе жить в мире, где уникальные крошечные произведения искусства падают с неба.
– Ты тоже особое произведение искусства, Филис, – неловко сделала я комплимент, ещё сильнее смущаясь. И чтобы как-то скрыть это, я последний раз затянулась и выкинула окурок, но собеседница даже не обратила на это внимания.
– Ты и вправду дура, Делора, – надула щёки Филис, чтобы сделать своё лицо более серьёзным, но ужас, застывший во взгляде, показывал её настоящие чувства. – Я так испугалась в тот момент. Начался пожар, Джозеф пытался спасти не только меня, но и остальных жителей дома, пока вооружённые мужчины не схватили нас. Они сказали, что отвезут нас в лабораторию, что не будут нас убивать… Джозеф почему-то не стал им сопротивляться и лишь надеялся, что ты уже успела уйти, но ты… – невыплаканные слёзы стояли в фиолетовых глазах, но она не собиралась быть слабой. – Ты убила их, Делора. Ты убила так хладнокровно, так зло, так жутко… Я всегда знала, какая ты на самом деле, но никогда не видела этого в полной мере. Я всегда это знала, уже давно с этим смирилась, давно это приняла и не менее давно об этом размышляла. Но одно дело представлять это у себя в голове, а другое – увидеть прямо перед глазами. Одно дело смотреть это в кино, а другое – вспоминать, как в мои пять лет отец убивал людей точно так же. Одно зерно – жестокость, которую я больше всего боюсь. И с которой так тщетно пытаюсь бороться. Я не осуждаю тебя, но…
– Это были люди моего отца, – тихо произнесла я, уже не глядя на девушку и задумчиво следя за медленно падающими снежинками.
– Отца? – донёсся до меня удивлённый голос Филис, но я не стала на него обращать внимания, погрузившись в размышления.
– Мой отец хочет, чтобы я попала в его лабораторию: он посылал за мной людей два раза, но мне удалось спастись от него. Перед смертью моя мама сказала, что я ни за что не должна попасть в его руки, иначе произойдёт что-то… Я не знаю, что именно, но понимаю, что это что-то ужасное. И если вспомнить те несколько обрывков из моего детства, когда отец ставил надо мной эксперименты, проводил опыты, изучал меня, как лабораторную крысу, то не очень-то хочется к нему попасть. Сказать по правде, я сделаю всё возможное, лишь бы к нему не попасть, даже если придётся пойти на убийство. Этот человек… ужасен, совершенно бездушен и безжалостен. После множество истерик матери он наконец-то перестал проводить надо мной опыты, но тогда мне уже исполнилось лет тринадцать или четырнадцать. И, видимо, после этого он потерял ко мне и вообще к нашей семье всякий интерес, раз в один прекрасный момент решил уйти от нас. И каким бы жестоким он ни был, с ним у нас было куда больше денег и возможностей, тогда как после его ухода мы с трудом сводили концы с концами. А сейчас… зачем-то я отцу вновь пригодилась. И наверняка для новых экспериментов.
– У нас такие похожие истории прошлого, но такие разные взгляды на жизнь, – Филис легко махнула кисточкой, делая последний мазок на холсте, и оценивающим взглядом окинула получившийся пейзаж. – Кто-то сошёл с ума, а кто-то полон жестокости к этому миру. Но… теперь я понимаю твой поступок.
– Спасибо, – не зная, что и сказать, поблагодарила я.
– Это из-за отца ты получила шрам?
Подушечки пальцев привычно ощутили шероховатость кожи на щеке, взгляд фиолетовых глаз тревожно следил за моей реакцией, а в памяти всплыло то, как две недели назад Филис пыталась узнать, откуда у меня этот шрам. Тогда я не была готова раскрыть эту тайну из множества других, но сейчас… сейчас уже всё по-другому.
Да и я уже совсем другая.
– Это было прошлым летом, в июне. Я помню всё размыто, многое мне рассказали другие, но суть остаётся одна – в тот день на меня с Джозефом напали бандиты. Эта адская боль от ножа до сих пор снится мне по ночам… Я потеряла тогда сознание и впала в кому, очнувшись только ближе к концу августа. И чувствовала себя тогда осень странно, будто забыла что-то очень важное… Джозеф после этого случая всегда оставался рядом со мной, не отходил от моей постели ни на шаг, а после – предложил встречаться.
– А лучше сразу жениться, – хихикнула Филис и отвернулась.
Я лишь слабо улыбнулась. Будь у меня шанс или вторая жизнь, я бы не думая согласилась бы выйти замуж за Джозефа. Я бы сделала всё, лишь бы оставаться с ним как можно дольше, как можно ближе, как можно крепче, а не скучать по нему сейчас и понимать, как далеко он сейчас находился от меня. Как далеко мы вообще оказались друг от друга и в моральном плане тоже. «Печальный и в тоже время счастливейший удел человечества в том и состоит, чтобы без конца измерять расстояния от того места, где мы находимся, до того, где мы хотим быть», – любимый писатель Рэй Брэдбери пришёл в голову в этот момент, и я осознала, насколько это правдиво. И как бы я себя ни уговаривала, что здесь тоже было моё место, здесь рядом с Филис, но сердце не обманешь – оно тянулось к родному лучику света, где бы тот ни находился.
И это расстояние между нами, эти трещины сейчас терзали сердце, обжигали его болью, как холод воды обжигал сейчас мою кожу. Я вновь стояла под ледяными струями душа, но уже давно не надеясь спастись – осталась лишь привычка, как и сдерживание эмоций. Даже забавно: настолько смириться со своей смертью, что перестать верить в хорошее, ведь это так свойственно человеку. Но не человек уже я, не человек. Ходячий поджаренный труп – надо лишь добить. Или дождаться, пока сам подохнет?
Боже, как же сильно я соскучилась по Джозефу…
И эта странная вещь, что когда-то, как мне казалось, у мне
