Стефани Майер - Сумерки

Карлайл снова тепло улыбнулся мне и покинул комнату.

Некоторое время я продолжала рассматривать крохотную картину с видом города, в котором родился Карлайл.

— А что было потом? — наконец произнесла я, взглянув на Эдварда, который всё это время наблюдал за мной, — Когда он понял, что с ним произошло?

Эдвард снова обернулся к картинам, и я попыталась определить, что на этот раз привлекло его внимание. То было огромное полотно в унылых тонах — пустынная, сумрачная поляна посреди леса, а вдалеке скалистые горные пики.

— Он понял, кем стал, — тихо заговорил Эдвард, — и воспротивился этому. Он попытался покончить с собой, что было не так-то просто.

— Как? — я не желала произнести этого вслух, но слова прозвучали сами, помимо моей воли.

— Он спрыгивал с огромной высоты, — бесстрастно произнес Эдвард, — пробовал тонуть в океане… однако, он был юн для этой новой жизни, а потому крепок и вынослив. Невероятно, что ему удавалось сопротивляться… и не утолять жажду… пока он был новообращённым. В этот период инстинкты наиболее сильны и подавляют всё остальное. Но Карлайл был так противен сам себе, что ему достало силы воли попытаться уморить себя голодом.

— Такое возможно? — еле слышно спросила я.

— Нет. На самом деле, способов, при помощи которых с нами можно покончить, очень мало.

Я уж было открыла рот для очередного вопроса, но Эдвард опередил меня, продолжив:

— Ну вот… он становился всё голоднее и слабее с каждым днем. От человеческого жилья он старался держаться как можно дальше, осознавая, что его воля также слабеет. Месяцами он бродил только по ночам, пытаясь отыскать уединенные места, ненавидя себя.

В одну из таких ночей недалеко от его укрытия паслось стадо оленей. Карлайл был вне себя от голода и напал, не раздумывая. Силы к нему вернулись, и в этот момент он осознал, что неприемлемому для него образу жизни в виде мерзкого чудища существует альтернатива. Разве в прошлой своей жизни он не ел оленину?

Следующие несколько месяцев Карлайл взращивал новую философию — он может существовать, не становясь демоном. Он снова обрел себя. С этого момента он мог с большей пользой тратить отпущенную ему вечность. Обладая незаурядным умом, он всегда испытывал тягу к знаниям. Теперь же время его не ограничивало. По ночам учился, днем строил планы. Он поплыл во Францию и…

— Он поплыл во Францию?!

— Люди переплывают Ла-Манш постоянно, Белла, — терпеливо напомнил мне Эдвард.

— Ну да, я понимаю. Просто в таком контексте это прозвучало забавно. Продолжай.

— Плаванье дается нам просто…

— Вам все дается просто, — проворчала я.

Он замолчал, выражение его лица позабавило меня.

— Больше не буду перебивать, обещаю.

Эдвард мрачно усмехнулся и закончил предложение:

— Потому что технически нам не обязательно дышать.

— Вам…

— Нет! Ты обещала! — он засмеялся, прижав холодный палец к моим губам, — Желаешь дослушать историю или нет?

— Ты не можешь вот так обрушить на меня все это и ожидать, что я не произнесу ни слова, — пробубнила я, несмотря на внезапное препятствие в виде его пальца.

Палец он убрал, но его рука скользнула по моей шее, да так и замерла там. Частота сердечных ударов в моей груди была соответствующая, но я всё ещё пыталась сопротивляться.

— Вам не нужно дышать?

— Нет, не обязательно. Это просто привычка, — он пожал плечами.

— И как долго вы… можете обходиться без дыхания?

— Бесконечно, я полагаю; не знаю. Это не совсем удобно — совершенно не чувствуешь запахов.

— Не совсем удобно… — эхом повторила я.

За своим собственным лицом я в этот момент не следила, и что-то в его выражении заставило Эдварда помрачнеть. Он уронил руки и окаменел, пристально глядя на меня. Повисла тишина.

— Что случилось? — прошептала я, дотрагиваясь до его застывшего лица.

Под моими пальцами черты его смягчились, он вздохнул.

— Я ждал, когда это произойдёт.

— Что произойдёт?

— Я знаю, рано или поздно я произнесу или ты сама увидишь что-то такое, что будет слишком для тебя. И ты побежишь прочь, крича от ужаса, — на губах его была полуулыбка, глаза оставались серьезными. — И я не буду тебя останавливать. Я даже хочу, чтобы это случилось, для меня важно, чтобы ты была в безопасности. И в то же время я хочу быть с тобой. Два несовместимых желания…

Он умолк, глядя на меня. Ожидая.

— Я никуда не убегу, — пообещала я.

— Посмотрим, — снова улыбнулся он.

Я хмуро посмотрела на него.

— Итак, продолжим — Карлайл поплыл во Францию.

Он помедлил, возвращаясь к истории. Непроизвольно его взгляд скользнул к другой картине — самой яркой из всех, заключённой в самую пышную раму, и самой объемной. Пролотно было вдвое больше двери, напротив которой висело. Холст изобиловал яркими фигурами в древних туниках, корчившимися у подножия высоких колонн и свисающими с мраморных балконов. Трудно было определить, из греческой ли мифологии сюжет, или персонажи, парившие на облаках, в самом верху — библейские.

— Карлайл приплыл во Францию, и двинулся дальше по Европе, переходя из университета в университет. Ночами он изучал музыку, естественные науки, медицину — нашел своё призвание, ставшее одновременно искуплением — спасать человеческие жизни, — выражение лица Эдварда сделалось торжественным, исполненным благоговения. — Я не в состоянии описать те усилия, которые потребовались Карлайлу, чтобы за два века мучительной борьбы с самим собой обрести, наконец, безукоризненное самообладание. Теперь он почти нечувствителен к запаху человеческой крови и в состоянии заниматься любимой работой без особых мучений. Он, наконец, обрел мир тут, в клинике, — Эдвард долгое время смотрел в пустоту. Затем резко вернулся к теме разговора, указав на полотно перед собой.

— Он учился в Италии, когда обнаружил там других. Эти были не в пример цивилизованнее и просвещеннее демоновв из лондонских коллекторов.

Эдвард дотронулся до сравнительно статичного квартета фигур, изображенных на высоком балконе, спокойно взирающих сверху вниз на суматошную толпу. Я рассмотрела четвёрку внимательнее, и нервно засмеялась, поняв, что узнала золотоволосого мужчину.

— Друзья Карлайла были для Солимены[14] огромным источником вдохновения. Он часто писал их в образах богов, — Эдвард усмехнулся, — Аро, Маркус, Кайус, — добавил он, указав на трио, изображенное рядом с Карлайлом. Двух черноволосых, одного с белоснежными волосами: — Ночные покровители искусств.

— Что с ними стало? — полюбопытствовала я, кончики моих пальцев замерли в сантиметре от фигур на холсте.