Три седьмицы до костра - Ефимия Летова
Меня привычно, по старинке, побаивались — но и благодарных людей было тоже немало. Дом починили, построили добротную будку для тьмы — исполинской "собачке" удивились, но особо к ней не присматривались. Приносили продукты и разные нужные в быту мелочи. Правда, даже самые доброжелательные отношения нельзя было назвать дружескими — не будет нормальный человек приятельствовать со знахаркой, ведьмой, ведуньей…
Танита, к счастью, росла довольно спокойным ребёнком. По лесам я носила ее с собой, примотав к спине своеобразный короб, который, по моей просьбе, сплел старший сын старосты Гремера. И к тем больным, что не могли прийти ко мне сами, брала малышку с собой.
Однажды, примерно полгода спустя после моего появления в деревне, выходя из дома бабушки лассы Пиланы, красивой русоволосой женщины старше меня на седьмицу лет, мы столкнулись с ее маленьким сыном, потянувшимся к крошке Ните. Дети смотрели друг на друга с интересом, мальчик неуверенно потеребил круглые вязаные шарики-помпоны на Нитиной шапке — такие научила меня вязать мать.
— Отойди! — окрикнула мальчика ласса Пилана. И добавила тихо, но я услышала. — Ведьмино отродье…
— Услышу хоть раз что-то подобное в адрес своей дочери — прокляну, — сказала я. — Вся деревня бесплодной останется. Моя дочь — не я, искры у нее нет. За меня ответа она не несёт.
Женщина побледнела от ужаса и попятилась, хватая своего ребенка за руку. А я вздохнула. Никто и не обещал, что будет легко. Да и Тама была права. Иногда последствия своих проклятий мы осознаем слишком поздно.
* * *
/четыре года спустя/
Я возвращаюсь к себе, чувствуя безграничную усталость — целую ночь и день провела на ногах, работая с коровьим стадом, подхватившим какую-то на редкость хитрую, цепкую хворь. Усталость при лечении животных не та, что от людей, мягче, теплее, но она есть, давит на плечи. Не будь этой ночью новолуния — уже бы свалилась. Но в это время тьма особенно сильна.
Тороплюсь домой. Дочка весь день одна. Правда, за неё я спокойна, моя тьма — самый надёжный охранник. И все же, Ните только пять лет.
Несмотря на разительное внешнее сходство с Саней, светлые волосы и голубые глаза, задорно вздернутый курносый нос и круглые мягкие щёчки, по характеру малышка была совершенно иной. Молчаливая, очень серьёзная, улыбалась редко, говорила мало. Сидит вон на поваленном дереве — оно у меня вместо скамейки — читает одну из книг, что мне привез из города староста, а на ветке над головой, в трёх-четырёх локтях сидит наш ворок. Пару лет назад Ворк опять как-то нашёл меня да так и не улетает. Умная птица.
Читать Нита любит, уже год как выучилась, да ещё и беззвучно, только губами шевелит — хотя вряд ли понимает сюжет, детских книг здесь нет. Но ей нравится сам процесс сложения букв в единое слово, а слов в предложение.
В объятия ко мне не кинулась, но книгу отложила, подошла и уткнулась лбом в ноги, а я потрепала ее по волнистым пшеничным прядям.
— Мама…
Сердце внезапно словно бы захлебнулось от болезненной, горькой, щемящей нежности и — вины, и я присела на корточки, обнимая Таниту за худенькие плечики.
И вдруг замерла. В руке девочки был крепко зажат большой красный леденцовый петушок на деревянной палочке.
— Нита, откуда это?
Она смотрит на меня непроницаемым взглядом. Глаза как омуты, чёрный космос за голубым небосводом — избитое сравнение из дешёвых книжек, но глаза моей девочки для меня скрывали за собой бездонные глубины недетских мыслей, знаний… Может быть, тьма так изменила ее?
— Лас оставил.
— Какой лас? — осторожно продолжаю спрашивать я.
— Высокий…
— Ты его уже видела раньше?
— Да. Один раз.
Никто из деревенских не стал бы угощать просто так знахаркину дочку городской редкой сладостью. Обижать девочку не обижали, ни делом, ни словом, видно, крепко запомнив брошенные мною слова о возможном проклятии (о которых я сразу же пожалела, но сказанного не воротишь), но и своей не считали. Если только дурное отчего-то не задумали… но и тьма молчит. Не тревожится.
— Я же говорила тебе, ничего не брать у посторонних! — как трудно не повышать голос, когда тревога колотится внутри, словно зверь в силке.
— Он не посторонний, — Нита преспокойно засовывает в рот петушиную голову. Отвечает точно на реплику, на вопрос. Никакой девчачьей болтовни "ни о чем".
— Так ты его уже видела?
— Да. Он приходил. Поздно, очень поздно, когда тебя долго не было. Ходил вон там, за забором.
— Ты выходила из дома, одна?!
У меня бывали ночные вызовы. И в новолуние — были тоже, вот как этот… Но я и понятия не имела…
Внезапно мне становится не то что бы страшно — холодно. Словно ледяная крошка сыпется за ворот.
— Он спрашивал… твоё имя? Обещал что-то сделать для тебя? Говорил про… договор?
— Нет, — Танита выглядит совершенно спокойной. — Он знает, как меня зовут. И он приходил к тебе.
— Откуда знаешь?
— Знаю.
— Этот лас… что-нибудь еще сказал?
— Да. В тот раз молчал, а теперь сказал. Он еще вернётся. Он сказал — о-бя-за-тель-но, — тщательно и почти по-детски выговорила дочка.
— Когда?!
Нита поворачивается ко мне. В ее больших голубых глазах черными молниями скользит живая бездонная тьма. Девочка складывает большой и указательный пальчики вместе.
— Когда луна будет во-от такая…
Эпилог
Брат кузнеца, лас Тимор, сделал нам с Нитой во дворе качели. Почти такие же, как были во дворе моего родного дома — деревянная дощечка на длинных веревках. Только в отличии от отцовских у этих качелей была еще и спинка, так что кататься на них без особого страха могла не только Нита, но и я, большая трусиха касательно любой высоты и скорости. Я искренне поблагодарила улыбчивого молодого ласа и грешным делом подумала, что его доброжелательность выходит за рамки простой благодарности деревенской знахарке. И при определённых моих стараниях я могла бы… Но эти крамольные мысли так и не взросли в моей душе, не дали даже слабых ростков. Потому что именно сегодня наступало новолуние.
И я не знала, чего ждать. Чего — или кого.
За четыре года моя жизнь успокоилась, отстоялась, как мутная вода. Но страхи,
