Муж-озеро (СИ) - Андрианова Ирина Александровна "iandri"

Ион с Танюшей мало что успели сказать, чтобы заслужить подобные упреки, но девица додумала реплики за них. Танюша догадалась, что она девице не понравилась. Ион хотел что-то вставить, но Танюша чувствовала потребность говорить сама: во-первых, потому, что ощущала себя виноватой перед мужем, а во-вторых - из-за приступа вдохновения. Ей казалось, что она знает нужные слова, которые способны произвести переворот в этих заблудших душах.

- Понимаете, тут же дети! А музыка такая громкая, что у них уши закладывает! И люди друг друга не слышат… Это прямо как кувалдой по голове! Ну вот у вас же тоже есть… когда-нибудь будут дети! – быстро прокричала она.

Ответом ей были угрюмо-непонимающие лица.

- Какие, бл..ть, дети…

- К-какая еще кувалда?

- Чё за уши еще?

Танюша вспыхнула. Она и собеседники словно говорили на разных языках. Тяжелая звуковая завеса не мешала пьяным понимать друг друга, тогда как слова Танюши долетали до них будто сквозь плотный слой помех. И, судя по реакции, они складывались в совсем не тот смысл, который она хотела им придать.

- Ионушка, пойдем, пожалуйста! – взмолилась она, повернувшись к Иону, чтобы он мог понять ее по губам.

Ион печально улыбнулся и пожал плечами. Она потянула его за рукав.

- Стой! – вдруг сказал первый парень – видимо, самый трезвый из всех.

Они остановились, Ион с интересом, Танюша – в страхе.

- Ты это… короче… - парень, видимо, с трудом вспоминал слова, - ты… нормальный мужик! Уважаю. А ты, - он вдруг оборотился к Танюше, - ты з-злая.

Танюша оторопело взглянула на Иона. А тот виновато опустил глаза.

- Ясно, спасибо. Если сделаете потише, будет здорово, - сказал он и повернул назад.

Танюша побежала следом.

- Вот т-тебя я уважаю! А твою жену – н-нет… - послышалось сзади.

- Э-э, спасибо, до свидания! – непонятно зачем прокричала Танюша. Она была счастлива, что все, наконец, закончилось.

Они спустились в толпу. С тех пор, как звуковой террор немного ослаб, настроение у публики улучшилось. Отдыхающие успешнее делали вид, что не обращают внимания на музыку, и что у них все хорошо: дети вполне непринужденно играли в вытоптанном песке, взрослые разливали пиво в одноразовые стаканы и с новыми силами махали опахалами над шашлыками. Некоторые переговаривались между собой на тему недавнего раздражителя, но так, будто это было что-то давно исчезнувшее и неопасное. Некоторые даже храбрились, словно сами победили шумового монстра:

- Давно надо было сходить и въе…ать им. А то все сидят и трясутся. Не мужики, а хрен знает кто.

- Хе-хе, они там так перепились, что можно было у них и магнитолу экспроприировать!

- Ну вот почему не умеют люди культурно отдыхать? Ну посидели, ну выпили. Ну зачем же на весь пляж свою лабудень врубать? Тут же дети!

Иона и Танюшу, которые могли бы считаться их избавителями, отдыхающие не замечали, и лишь искоса провожали глазами их удаляющиеся силуэты. Лишь один мужик, который косвенно участвовал в делегировании Иона на битву (чтобы не идти самому), не сумев сделать вид, что забыл о происшествии, наставительно крикнул:

- Тут не разговоры надо было разговаривать, а сразу в морду бить!

Наконец, они преодолели последние ряды пляжников и выбрались на свободу. Тропинка, извиваясь между двумя большими мусорными кучами (измученная Танюша на них даже не покушалась), выводила на грунтовую дорогу, где стояли рядком припаркованные авто. В нескольких метрах параллельно ей пешие отдыхающие протоптали еще одну тропу: она позволяла дойти до станции без риска быть раздавленным колесами машин, которые, несмотря на ухабы, носились по дороге довольно лихо. Лишь ступив на нее, Танюша облегченно выдохнула. Весь ее организм, державший непосильный тонус с течение почти двух часов уборки, сейчас разом расслабился. Она ссутулилась, колени ее подкосились и, если бы не рука Иона, за которую она схватилась, ей пришлось бы опуститься прямо на землю.

- Устала?

- Д-да… Знаешь, скорее психологически. Но сильно. Я тебе говорила – я их всех очень боюсь.

Ион кивнул.

- Хотя и знаю, что убирать все равно нужно… Показывать им, так сказать, что другие убирают. Воспитывать, как ты сказал…

Она повторяла это, словно оправдываясь.

- У-гм.

- Не понимаю, почему он это сказал? – спросила Танюша, помолчав.

- А?

- Ну, что я злая. Разве я была к нему злой? Я ведь очень вежливо обратилась. Ведь так? – Она с надеждой заглянула Иону в лицо.

- Угу.

- К тому же, нас другие люди просили. У них же там дети… Мы, можно сказать, обратились к ним от имени всего пляжа!

- Ну да.

- Ионушка, скажи, мы ведь все правильно сделали? Ведь нельзя же было поступить иначе? – взмолилась она.

Ион, задумавшись о чем-то своем и не сразу услышав вопрос, энергично закивал.

- Тогда почему он назвал меня злой? А тебя – наоборот… Но мы же одинаково с ним разговаривали, верно?

Ей было очень досадно.

- Конечно.

- Тогда почему я злая? – Танюша повернулась к нему и слегка приостановилась, так что и Иону пришлось замедлить шаг.

- Да не почему, - улыбнулся он и тронул Танюшу за плечо, предлагая идти дальше. – Они же пьяные. Кто знает, чего у него там в голове. Не думай об этом.

Танюша вздохнула: она не могла не думать. Она не просто боялась жлобов – ей было важно их мнение. За это она ненавидела и их, и себя еще сильнее... Вдруг ей пришлось прервать размышления: сзади, словно посланный вдогонку снаряд, послышался отзвук громкой музыки. Танюша уже успела от него отвыкнуть: после того, как хозяева палатки уменьшили звук, прежняя какофония пляжа казалась почти что тишиной. Но, похоже, тишина палаточникам быстро надоела. Пьяный разум растворил воспоминание о гостях и об их просьбах, и ручка колонки снова была вывернута на полную мощность. Теперь, под спасительным покровом леса, танюшино ухо смогло, наконец, расчленить эту звуковую лаву на составляющие. Оказалось, там были и мелодия, и текст. Причем слова были на русском и произносились женским голосом. Что-то про несчастную любовь.

- Вот видишь. – Ион остановился, чтобы примостить мешок за спиной. – Разве можно к ним всерьез относиться? Вот проспятся, тогда можно будет спросить – а почему ты назвал Танюшу злой?… - Он хитро подмигнул.

- Вряд ли я с ними еще когда-нибудь увижусь. Надеюсь на это. – Танюша невольно прибавила шаг, пытаясь поскорей спастись от музыки. – Пусть теперь другие на пляже с ними разговаривают.

- Думаю, ничего не получится. Разве что пристрелить, хе-хе.

- Знаешь, иногда я серьезно думаю, что их всех надо перестрелять. Спасти от них берега, леса, всю природу. Да-да, не смотри так – я знаю, что плохо так думать. Более того, я тоже часть человечества, и тоже, как ни крути, наношу природе какой-то вред. Но я, по крайней мере, пытаюсь его компенсировать – вот хоть мусор чужой убираю… - Она посмотрела на свой тощий мешок: у Иона был раза в три больше. Так как Танюша шла по пляжу позади, ей почти ничего не доставалось. – А они ведь ничего не делают, только свинячат. Да еще и жить другим не дают своими колонками. Разве так можно? И потом они еще говорят, что это я злая. А они, выходит, добрые?

Ион задумчиво молчал, глядя себе под ноги. Очнулся он лишь тогда, когда замолчала Танюша.

- Не расстраивайся ты так, малыш. Мало ли на свете странных людей. Я вот об этих давно забыл, а ты все помнишь и переживаешь.

- Ох, хотела бы я так, как ты. Не замечать, не расстраиваться, всех любить…

- Я не всех люблю. То есть не всех – одинаково. Тебя, например, я люблю существенно сильнее, чем того чувака с музоном. – Ион свободной рукой обнял Танюшу на пояс, хотя ему и без того тяжеловато было идти.

- Ребята, эй! Вот вы где! – послышалось из-за деревьев.

На тропу по очереди выбрались их заочные коллеги по уборке - две стареющие матроны Марина и Ира (Танюша так называла их про себя, хотя сама была ненамного моложе), и супруги Саша со Светой. Из всех четверых только Саша, пятидесятилетний мужичок в старомодной клетчатой рубашке и с благородно серебрящейся сединой, нес в руках маленький мусорной мешок. Дамы, одетые как на дорогостоящее сафари – в чистых штанах цвета хаки, белоснежных футболках и элегантных шляпах от солнца, две из которых были на головах (у Светы и Иры), а третья болталась на шнурке за шеей (у Марины) – шли налегке, хотя на вспотевших лицах изображалась крайняя усталость.