Императорский отбор - Сергей Николаевич Чехин
В общем, несмотря на все приготовления, шквал налетел такой, что едва не опрокинул цесаревну. К счастью, кресло устояло — сказался немалый вес и прочное основание, чего не скажешь о тонком шелке Аниной блузки. И без того поистрепавшийся узел развязался, а остатки ткани грязными парусами затрепетали на плечах. Стоит отдать должное фигурке спутницы — несмотря на потерю поддержки, груди почти полностью сохранили упругость, а сверток по неизвестной и определенно подозрительной причине остался на прежнем месте.
Снова воцарилась тишина, сравнимая по эффекту с моей выходкой, однако подельники определенно переплюнули ее на целую голову. Секунды растянулись, как часы. Казалось, время и вовсе остановилось, чтобы вместе с нами поглазеть на открывшиеся чудеса, а все звуки растворились в застывшем воздухе. Я ожидал, что принцесса в стыдливом порыве бросится прикрывать прелести, истошно верещать и грозить обидчику всеми возможными карами, однако всем прогнозами вопреки она даже не шелохнулась. Так и осталась сидеть вразвалочку, точно пьяный батя перед теликом, и с ехидной ухмылкой поглядывать на стушевавшихся дворян.
— Ну и ну, — томно проворковала цесаревна. — Я, конечно, слышала, что вы очень пылкий и настойчивый юноша, но что бы настолько?
Ворон после такой оплошности мигом бухнулся на колени и по суровым сибирским традициям ударил челом в пол. Каминский же просто отвернулся, едва оцепенение спало, и судя по его вытянувшейся физиономии (я стоял лицом к креслу, и хлыщ смотрел прямо на меня), он в спешке просчитывал пути к отступлению. При том совершенно не считая себя соучастником и даже не предприняв попытки извиниться — ну а что, это же Ворон напортачил, вот пусть и получает по первое число.
— Не велите казнить! — проревел тот, не смея поднять головы. — Велите слово молвить! Не хотел я этого, ваше высочество! Клянусь родом — не хотел! Но ежели изволите меня наказать — да хоть казнить, то вот вам моя жизнь!
— Какой благородный поступок, — Анна обнажила клыки, не спеша прикрывать наготу и продолжая проветривать симпатичные, пусть и наполовину залитые кровью, холмики. — Ваши жизнь и так принадлежат мне, так что даже не знаю, как теперь быть.
— Прошу прощения! — еще громче крикнул Семен. — Только прикажите — и я хоть медведя задушу, хоть за нерпой в прорубь прыгну, лишь бы загладить вину!
— К чему такие сложности? Просто продолжайте делать то, что делали. Возвращайтесь к испытанию — у вас отлично получается. Так меня никогда еще не развлекали.
— Не сочтите за грубость, — рыжий встал вполоборота и низко поклонился. — Но не могли бы вы… эм… достать то, что у вас между… эм… в общем, подать конверты?
— Увы, не имею права, — принцесса улыбнулась еще шире, развлекаясь на всю катушку. — Это же будет прямым вмешательствам, а согласно правилам, охранникам претендентов помогать им нельзя. Так что уж давайте как-нибудь сами.
— Мерзавец, — процедил Каминский, с ненавистью глядя исподлобья. — Думаешь, обвел меня вокруг пальца? Думаешь, тебе все это сойдет с рук?
Он выпрямился, не сводя с меня уничтожающего взора. Затем нарисовал движением кисти спираль в воздухе, и в животе внезапно стало тесно, словно я выдул ведро воды. В принципе, так оно и было, просто жидкость оказалась внутри с помощью колдовства. И надолго там не задержалась — от страшной рези я согнулся дугой и изрыгнул под ноги мутную струю. И пока я изображал фонтан, борясь с резью в глазах и переводя дух раз через раз, мучитель подозвал напарника:
— Семен, хватит бородой пол мести. Подержи этого ублюдка, а я выпытаю, что тот узнал из писем. Раз уж сами бумаги не достать, то пусть узнает, на что способен маг воды, который обучался у лучших палачей тайной канцелярии. Казалось бы, зачем такие знания купцу и мореходу, но как говорит мой батюшка, страх и боль — лучший способ добиться самых выгодных условий. Особенно, если торгуешь с тупыми дикарями, не понимающими ничего, кроме силы.
Ворон подошел и заломил руки за спину, прежде чем я сообразил, что вообще происходит. Когда тебя непрерывно рвет, да с такой силой, что звенит в ушах, сложно быстро соображать и вовремя реагировать на угрозы. Особенно, когда перед тем тебя истрепали до полубессознательного состояния и выцедили все силы.
— Что же, — франт закатал рукава и хрустнул пальцами. — Мы предлагали сотрудничать по-хорошему, ты отказался — значит, сам виноват. Теперь на снисхождение не надейся. Как и на помощь ее высочества, ведь мы все отлично помним правила состязания.
Глава 27
Желудок вновь наполнился водой до краев.
Я согнулся в три погибели, но Ворон схватил за волосы и запрокинул голову, все еще удерживая руки за спиной — ширины ладоней ему вполне хватало, чтобы стиснуть мои тонкие запястья. Каминский встал сбоку, сжал мои щеки и отвернул голову чуть в сторону, чтобы я ненароком его не облил. Затем склонился надо мной, стараясь не смотреть в угол, где сидела принцесса, и прошипел, трясясь от злобы и нетерпения:
— Что было в письмах, Трофим? Что ты узнал?
— Там написано… — с трудом удержался, чтобы не блевануть раньше времени, — как один поручик твою мать в театр водил.
Кулак врезался под дых, и тут уж я против воли изобразил фонтан. Да такой, что брызги попали на манжеты бирюзового сюртука. Палач брезгливо поморщился, словно его запачкала настоящая рвота, и провел над предплечьем тонкими пальцами. Влага тут же сорвалась с ткани, сгустилась в грязную каплю и разбилась о мое лицо — должно быть, для Каминского это был своего рода плевок.
— Поверь мне, дружок — поражение в испытании не стоит тех мук, что я тебе уготовил. Не заставляй приступать к твоим легким — избавь себя от страданий, а меня от ненужной работы. Просто скажи, кто все это устроил — и разойдемся миром.
Если бы я еще знал ответы… хотя, все равно бы не сказал. Особенно этому самодовольному мудаку. Ничего, в жизни всякое бывает — первая драка, первый поход к стоматологу, первая порванная уз… неважно — в общем, боль присутствует с человеком от рождения и до самой смерти. Надо относиться к ней философски, как к неизбежности бытия — тогда, глядишь, и переносить страдания будет легче. Мой дед на войне партизанил, через застенки гестапо прошел — и ни слова немцам не сказал. А я чем хуже? К тому же, там из людей ремни резали, а это всего лишь жалкая
