Вероника Мелан - Уровень Война
— Я… смогу. — Пакетик с заваркой так и остался лежать на дне сухого стакана — Ани забыла залить его водой. — Говори, где стоит навигатор? Куда мне идти?
Спускаешься в подвал, он сказал, и входишь в третью дверь слева, за ней окажется напичканный электроникой кабинет — ты сразу его узнаешь. Торопись, Ани, у нас мало времени…
Мало времени.
Именно об этом она думала, когда ступала на ватных ногах по ведущим в подвал ступеням.
От нервозности и страха мысли постоянно путались.
Зачем нужен вшитый под кожу чип? Это что, модно? Или это связанная с работой необходимость? Но какая такая необходимость в чипе может быть у преподавателя боевых искусств? Его часто похищают, чтобы учил приемам Сэн-Бо урийцев на далеком острове? Ну и муть лезет в голову. Наверняка, Дэйн все объяснит, когда вернется…
Так, какая дверь? Вторая или третья налево?
Памятуя о том, что комнату, под завязку набитую электроникой перепутать невозможно, Ани решила, что сначала зайдет во вторую дверь слева — на всякий случай ее проверит, а потом уже откроет третью… так надежнее…
Латунная ручка показалась ей смутно знакомой — кажется, в прошлый раз вход сюда был заперт. А теперь?
Ей повезло.
Замок второй слева двери оказался открыт.
Выключатель обнаружился слева; под потолком зажглась тусклая лампочка. Нет, электроники здесь не нашлось, да и вообще ничего не нашлось, кроме двух, стоящих друг напротив друга стульев и еще чего-то волосатого в углу.
Фу, мерзость какая…
Это ведь не енот? Не крыса? Не случайно заползшее и сдохшее от голода животное? Слушая взволнованный грохот собственного сердца, Ани осторожно втянула воздух — нет, вроде бы, разложением не пахнет.
Сама не зная для чего, она прошла мимо стульев и поддела неподвижную кучу в углу носком ноги — та сдвинулась в сторону и застыла. Не живая. Волосатая…
Это не животное… это что-то другое… парик?
Да это же парик!
У нее враз отлегло на сердце — всего лишь парик из темных, чуть вьющихся волос, а она уже, было, подумала…
Прежде чем осесть на пол с тяжелым хрипом, Ани успела развернуться и сделать два шага назад.
А потом это случилось — воздух кончился, в груди заболело, а мир, освещенный яркой вспышкой оттого, что трепыхавшаяся в глубине сознания пелена, наконец, спала, раскололся надвое.
И она неожиданно, почти захлебнувшись, в сменяющих друг друга картинках, все вспомнила.
Ее мозг горел, полыхал, а тело трясло в лихорадке.
Холодно, очень холодно… жарко…
На этом стуле она сидела, связанная… Сидела долго, мучилась жаждой, а вокруг давила, сводила с ума темнота. Потом зажегся свет, а напротив… напротив сидел он… Эльконто — самое ненавистное в жизни лицо…
Они хлынули все разом, будто внутреннюю плотину смыло, снесло невероятной силы штормом: война, война, Ивон… поход на работу в отель… война… Гранаты, выстрелы, раненная нога и единственное желание выжить — выбраться наружу, вылезти, если нужно, из кожи и отомстить…
Ани согнулась на полу, скорчилась, закрыла лицо руками и завыла.
Ее собственная квартира… Да, в том районе, рядом с тем домом, у которого стояли пустые пивные бутылки. Ругань соседей, нож под подушкой, лежащая под шкафом бомба — уже совсем готовая для того, чтобы крепить под джип…
Джип, Барт…
Ей не хватало воздуха, она задыхалась, боролась за каждый спасительный вдох, но в легкие забивалась лишь затхлая пыль — гнилая пыль, прогорклая, черная.
«А вы уже помирились?» — кудрявая бабка — соседка по улице. — «Черный цвет вам не к лицу, оставайтесь лучше блондинкой…»
Да, она была в той машине, ночевала в ней, выжидала правильного момента, чтобы, наконец, покончить со всем, но провалилась. Провалилась, как в тот раз, так и в последующий, когда целилась в Эльконто из-за деревьев… Тогда кто-то огрел ее по голове, а после она очнулась в этой самой комнате. В этой. Самой. Комнате.
Скребущие пол ногти, уткнувшийся в бетон нос и стоящая рядом ножка деревянного стула.
Что-то случилось позже, что-то… что же?!
Ее ударили… Он ее ударил… Ани помнила боль — адскую боль в локте и хруст собственных костей, но еще худшая боль танцевала внутри, потому что она проигрывала последний бой. Самый важный бой в своей недолгой и крайне неудачной жизни…
А потом она проснулась в спальне наверху.
И был доктор. И был совсем другой Дэйн — душка Дэйн, заботливый Дэйн, врущий Дэйн, Дэйн, который затеял сложный и душераздирающий спектакль «Ани, теперь я позабочусь о тебе».
Три недели — три недели она жила в доме собственного врага, готовила ему еду, старалась его развлечь, ныла о тренировках на поляне, выгуливала его собаку, строила планы…
Ей хотелось рыдать, кричать, но она все задыхалась — каталась по полу, зажимала голову руками, будто прижатые к затылку ладони могли заткнуть фонтан из адски болезненных воспоминаний, засунуть их все назад и задернуть порвавшуюся шторку.
Он читал ей книги на ночь…
Она рисовала красками…
Он играл с ней в «пожарников».
Она стригла куклу…
Он оставлял на подоконнике деньги…
Она ходила за продуктами, ждала его прихода…
В последний вечер он принес цветы…
Зачем? ЗАЧЕМ?!
Не выдержав боли, навалившегося ужаса, смешавшихся воспоминаний и отчаяния, Ани-Ра дрожащей рукой притянула к себе деревянную ножку стула, уткнулась в нее лбом, подобрала конечности под тело, словно это могло помочь укрыться от правды, а после разрыдалась. Сначала тихо, беззвучно, затем громко и душераздирающе. А еще через секунду стены тесной комнаты с лежащим в углу париком сотряс пронзительный, наполненный обидой и злостью, непохожий на человеческий крик.
Секунды, минуты… время перестало существовать.
Сколько она рыдала? Сколько проклинала его? Сколько проклинала себя за то, что не вспомнила раньше? Сколько сидела у стены, держа в руках парик, чувствуя, как по щекам прорисовываются жгущие кислотой дорожки, а грудь разрывает от боли.
Ее предали. Не просто предали — насмехались над ней, дурочкой, заставили жить под одной крышей с ненавистными ей людьми…
Да, она не помнила. Но они. Помнили.
Эльконто и доктор. Они помнили все от начала и до конца. С того самого дня, как она очнулась в чужой кровати…
Кормили ее пилюльками, рассказывали, что она поправится, что все вспомнит. Они всерьез надеялись, что когда память вернется, Ани пожмет им руку? Кивнет, поблагодарит и все поймет? Или хотели, чтобы она не вспомнила никогда?
Чего вообще они хотели?!
В этот момент, как никогда прежде, жизнь показалась ей несправедливой. Можно мстить честно, можно бить в грудь или даже по затылку, но зачем наматывать на кулак человеческие чувства? Зачем издеваться над инвалидом? Пользоваться случаем, врать ему, окружать фальшивой заботой?
