Софья Прокофьева - Кольцо призрака
Кольцо легко соскользнуло с пальца Анны. От него осталась на коже только стертая до блеска полоска, отливающая синевой.
– На, возьми! – Анне показалось, кольцо на миг повисло в воздухе.
Андрей с недоумением смотрел на свою пустую ладонь.
Сиреневые сумерки густо заполнили комнату. Анна увидела: кольца больше нет. Оно растаяло, исчезло с руки Андрея.
– Какое кольцо? Все ты врешь! – Лицо его исказилось. – Опять твои шуточки дурацкие?..
Сумерки, как будто радуясь, растеклись по комнате.
– Она мне ларек покупает, ясно тебе? Весь мой будет!.. – Он замер, слепо глядя куда-то в бездонно открывшуюся пустоту. Он грезил наяву. Что ему мерещилось?
– Хозяином буду! – невнятно пробормотал он. – Я его в красивый цвет покрашу. Мне, может, уже сегодня «Сибирскую корону» привезут…
Но тут же, словно очнувшись, недобро блеснув глазами, резко шагнул к Анне.
– Ну, что стоишь? Чего тебе надо? Уходи!
Анна отступила в глубину соседней комнаты, в последний раз оглянулась, вдруг ощутив всей судьбой, что больше никогда не увидит Андрея. Тамара куда-то исчезла. Андрей стоял один посреди комнаты. Разболтанный мохнатый огонек, кривляясь, разом обежал всю его неподвижную фигуру. Повис на плече, затрясся и погас. Погасло все.
Послышались сильные ровные шаги.
– Ты чего бледная такая? Плохо тебе? Смотри, грохнешься, – спокойно проговорила Тамара, внося блюдо с дрожащим и играющим холодцом. Он был полит сверху чем-то живым, словно бы лягушачьей икрой. – Кривые, кривые полы. Мы с Андрюшей съезжаться будем. Андрюш, картошку чистить иди.
– Иду, иду! – с облегчением откликнулся Андрей, отступая, втянутый в глубь комнаты сильным вдохом Тамары.
– Уходишь? – равнодушно сказала Тамара. – А то смотри, оставайся. Выпьешь водочки…
Анна повернулась спиной к своей бывшей жизни, разбитой в куски, и ушла.
Глава 31
Анна не помнила, как вышла во двор. Девочки сбились вместе, завороженно и неподвижно. Перепутали руки, тени, оплелись змеями. Упрятанный в листве потайной фонарь светил им, и все они позеленели с одного края, как старая бронза.
Анна пересекла двор. В вечернем настое дышал целлофан над мусорными бачками. Пахнуло притихшей грибной гнилью. Черная арка ворот. Анна, не оглядываясь, вошла в ворота, и мрак, плеснув, сомкнулся за ее спиной. Какая густая, непроглядная темнота! Анна шла, раздвигая мягкий мозг ночи, его дышащие живые пласты. Идти с открытыми глазами или закрытыми, все равно. Может, я ослепла? Сколько я иду, день, ночь, всю жизнь? Отсюда, похоже, нет выхода.
Вдруг Анна ощутила на лице мелкие прикосновения белой снежной крупы. Падал сухой, чистый снег. Анна неясно разглядела: куда-то вниз, плоско и медленно провалилась нога, согнутая в колене, обтянутая серым шелком, мелькнул локоть, собрав бархатные складки. А это Лапоть! Или его призрак? Широкий ломоть улыбки, выпавшей из лица. Тряпье, разъехавшееся на вздутом животе. Проскочила пуговица, повисшая на длинной нитке.
Анна, моргая от падающего снега, всматривалась изо всех сил, но снег пошел гуще, такой же сухой, шуршащий, и уже ничего нельзя было разглядеть. Все это было со мной, было… Это конец. Конец? Я когда-то слышала это слово. А конца-то и нет. И смерти нет. Кто так сказал? Это Сашка сказал. Мой Сашка… Руки у него светятся… Не рассмотреть. Снег. Если я не умерла, здесь направо, совсем рядом, должно быть метро. А тут только снег.
Анна не удивилась, когда от густой снежной стены отделилась невысокая девушка в куцей, косо срезанной одежке. Задумчив был наклон ее головы.
Наташа. Наташа… Анне захотелось безотчетно броситься к ней, обхватить руками ее жалкие, слабые плечи, заплакать, зарыдать, потому что Наташа все бы поняла. Но Анна знала: почему-то этого нельзя, и осталась стоять, глядя, как легко, не касаясь земли, приближается к ней Наташа.
– Согрелась я, слышь? Первый раз согрелась. А снег этот теперь все время со мной. Ну и пусть. Мне хорошо, тепло. – Голос Наташи не утратил земного цвета и звучности. – Пошла я к нему, рассказала. Он там у дверей стоит, старичок этот. Ну, я порасспросила о нем кое у кого. Петром его зовут. Просто Петр без отчества. И ключ у него от той самой двери. «Иди, – это он мне говорит, – теперь можно, отопру. Сперва глаза слепить будет, потом пообвыкнешься, ничего». А я ему: «Еще разок спуститься надо, хоть спасибо сказать». И сразу про тебя, чтоб и тебе открыл. Говорю: «Она все смогла. Она одна, больше никто не смог. А натерпелась как, замучилась совсем». Петр этот улыбается, не поймешь его. «Ишь, заторопилась. Ей еще исцелить себя надо. Цепочку она порвала. А долги, долги…» – и вздыхает. Жалеет тебя. Какие у тебя долги-то? Сунуть бы ему, да боюсь, вдруг не возьмет. Потому как не за деньги там стоит. Еще обидится.
Анна увидела – сквозь скулу Наташи светит яркая звезда. Наташа протянула руку, в ладонь ей скатилось зеленое, надкушенное яблоко. Оно превратилось в прах и просыпалось между пальцами. Наташа засмеялась и вытерла пальцы о край серебристого платья. Откуда это платье? Может, из снега? Нет. Похоже, из воздушного серебра.
– Видишь, нет яблока больше. И все ты, опять ты.
Тем временем ее лицо стало чересчур сквозным, теряя четкость. Длинная одежда падала теперь свободно, край ее был не подшит, а в складках, свернувшись, поселились зародыши звезд. Босые ступни маленьких ног блеснули.
– Предлагают вот в церкви работать. Кем хочешь, можно плачем или молитвой. Только не навсегда, а так. Вроде надо, чтоб не сразу. От земли… В церкви хорошо. Смотри, какие ноги стали. Серебро! Не знаю, согласиться, что ли? – Наташа легко вздохнула, покачала головой. Каждое ее движение стало опасно-светоносным.
Анна, не выдержав, опустила глаза, и длинный луч упал ей в руки. Крученый. Анна пощупала его. Мягкий какой…
«Славке варежки свяжешь, – с укором сказала бабушка Нюра, жуя губами. – Зубы вот на ночь вынула, а без зубов – сразу старуха. Я тебе варежки из козьей шерсти вязала. А Славка-то всю зиму с одной варежкой бегал. И ноги мокрые. Смотрю – идет, ранец тащит, а на руку дует. Озяб. А глаза какие. Мал он еще для таких глаз. Ты уж пригляди…»
Анна хотела что-то сказать, но поняла, говорить не надо, бабушка Нюра и так ее слышит. Тем более пошел такой густой снег, что намокший луч сразу отяжелел, и Анна начала торопливо сматывать его в теплый клубок.
– Ну вот и слава Богу, – сказала бабушка Нюра, надвигая белый платок и отгораживаясь от снега.
– Прощай, прощай… – донесся до Анны голос Наташи.
Падающий снег и ветер огибали Наташу, сгущаясь только для того, чтобы дать опору проступившему сквозь складки одежды колену и маленькой серебряной ступне.
– Надорвалась ты. Прямо с лица спала. Хочешь, зажгу другую свечу. Потоньше. Давай, давай, – уговаривала Наташа, стряхивая с себя набегающую прозрачность и делая усилие сохранить последние земные очертания.
