Любовь и ненависть - Оливия Вильденштейн
Я повернулась в его объятиях.
— Мне надо вставать. Мне нужна одежда. И моя машина.
Август убрал прядь волос с моего лба.
— Твой фургон тоже у моего дома.
Чёрт.
— Как насчёт того, чтобы расслабиться, пока я не пригоню одну из наших машин.
— Расслабиться? — я фыркнула.
Он шлепнул меня по кончику носа.
— Эй, — упрекнула я его.
Улыбаясь, он поцеловал то место, по которому шлепнул меня.
— Ты фыркнула.
— Ты только что предложил мне расслабиться.
Желая успокоить меня, он сказал:
— Скоро всё закончится.
Эти слова не помогли мне успокоиться. Скорее наоборот. Они заставили мой желудок сжаться от ещё большего волнения; и заставили моё сердце заболеть ещё сильнее.
— Нам, правда, пора, — сказала я, выскользнув из-под его руки, после чего слезла с кровати и спустилась по лестнице. — Могу я одолжить твои боксеры? Я чувствую себя немного голой.
Он медленно спустился по лестнице, каждый мускул на его спине соблазнительно перекатывался. За последние две с половиной недели я набрала мышечную массу, но мне было далеко до Августа. Не то чтобы я хотела такое же тело. Ну, то есть хотела, но не так… Мои мысли опять уплыли в другую сторону.
Я надела боксеры под футболку, которая висела на моём теле, как палатка, затем взяла свой телефон и сумку, а он надел свою рабочую одежду и кофту серовато-жёлтого цвета, которая облегала верхнюю часть его тела.
Он наклонился и поцеловал меня. Я насладилась этим сладостным мгновением, чувствуя, что как только я выйду за дверь дома Августа, этот день больше не сможет принести нам никакой сладости.
Он вызвал такси, которое отвезло нас обратно к моему дому. Когда такси затормозило на моей потрескавшейся подъездной дорожке, я подумала о том, что мне нужно отремонтировать её, но потом я перестала думать об асфальте и замерла. Должно быть, я ахнула, потому что Август оторвал взгляд от пачки наличных, которую достал из кармана, чтобы заплатить за нашу поездку. Он проследил за моим взглядом, и его челюсть напряглась, когда он увидел то, на что я смотрела.
— Ого. Дикая вечеринка? — спросил таксист.
Сунув купюру в руку водителю, Август распахнул дверь ногой и вышел.
— Да, — хрипло ответил он.
Когда я всё ещё не двигалась, он наклонился, разжал пальцы, которые я сжала в крепкий кулак, и вытащил меня из машины. Я споткнулась, потому что мои суставы затвердели так же сильно, как и костяшки моих пальцев.
Прошлой ночью, в спешке, мы оставили входную дверь широко раскрытой, и кто-то — судя по всему, это был не один человек — проник внутрь.
Гнев вспыхнул во мне. Я вырвала руку из руки Августа и вошла в дом. Меня атаковали запахи — сладкий запах металла, пыль с примесью гари, кислая моча. Белые стены были вымазаны кровью — судя по суглинистому запаху, оленьей кровью — и едким чёрным пеплом. Лужи жёлтой мочи блестели на полиэтилене, а на плинтусах, которые Август так старательно покрасил, виднелись коричневые пятна.
Это была расплата за смерть Эйдана. Ручейные, должно быть, видели, как мой дядя работал в доме, и предположили, что этот дом принадлежит ему и Люси.
— Я убью того, кто это сделал, — прошептала я.
Я пошла по коридору, чтобы осмотреть масштабы разрушений, но Август схватил меня за руку и удержал.
— Поехали.
— Я хочу увидеть…
— Ты увидела достаточно. Пойдём.
Когда я не двинулась с места, он добавил:
— Сейчас же.
Стиснув зубы, я развернулась и вышла из своего вонючего королевства.
Как. Они. Посмели.
— Я поеду за тобой на своём…
Он замер у кузова пикапа.
В кузов были свалены две выпотрошенные туши оленя, окружённые ореолом чёрных мух. Поток бранных слов, которые заставили бы переполниться банку для ругательств его матери, вырвался у него изо рта. Он открыл дверцу кузова, затем схватился за копыта одного из существ и с силой дёрнул. Животное приземлилось на траву с ужасным глухим стуком. Когда он вытащил вторую тушу, я заглянула в окна его машины.
— Август! — ахнула я.
Что-то вязкое стекало по спинке кресла и капало на сиденье, покрытое внутренностями животных.
Его глаза приобрели убийственный чёрный оттенок.
— Проверь свою машину, — сказал он, его голос был таким же резким, как тот нож, который Эйдан подставил вчера к моему горлу.
Я бросилась к своему серебристому внедорожнику. К счастью, все двери были заперты, и вандалы не разбили ни одного окна, но они поцарапали когтями серебряную краску, оставив повсюду борозды.
— Грёбанные ручейные, — прорычал Август у меня за спиной.
Какое-то мгновение мы смотрели на разрушения, а затем он схватил мой брелок с пальмой и открыл для меня пассажирскую дверь.
Он ничего не говорил, пока с огромной скоростью ехал по тихим улицам Боулдера к моей квартире. Страх, что она тоже была обезображена, заставил меня изо всех сил вцепиться в ручку двери.
Переступив порог квартиры, я выдохнула воздух, который задерживала в лёгких с тех пор, как покинула свой дом. Август подошёл к раковине, намылил руки средством для мытья посуды, и тёр их до тех пор, пока кожа не стала розовой. Почти через минуту он выключил воду и схватил полотенце для посуды, висевшее на ручке духовки.
— Я приведу твой дом в порядок.
Его глаза горели так же свирепо, как и прошлой ночью, когда Эйдан взял меня в заложники.
Я хотела сказать Августу, что ему не нужно этого делать, что я сделаю это сама, но из-за тошноты, вызванной воспоминанием о крови и моче, у меня скрутило живот, поэтому я крепко сжала губы. Когда он поднёс мобильный телефон к уху, я пошла переодеться в шорты, майку и чёрную толстовку. Я сняла медальон, спрятала его в ящик с нижним бельём, а затем засунула ноги в потёртые ботинки. Несмотря на то, что прошлой ночью мы опрыскали нашу обувь освежителем воздуха, чтобы скрыть любые остаточные запахи, я подумала, что будет безопаснее надеть то, что не соприкасалось с кровью и дымом.
Внезапно ужасная мысль пронзила мою голову, и я выбежала из своей спальни.
— Август!
Он уронил телефон, и тот звякнул об пол, но не разбился.
— Что?
— Тебе нужно уезжать из Боулдера!
Его глаза в панике округлились, и теперь были полны замешательства.
— Они испортили твой пикап, значит, они знают, что ты в этом замешан, — вырвалось у меня изо рта.
Его брови приблизились друг к другу, отчего его мрачные глаза потемнели ещё больше.
— Мне всё равно.
— Что, если они попытаются покалечить тебя во
