Другой край мира (СИ) - Иолич Ася

– Конда... – позвала она. – Конда!

Несколько мгновений темноты.

Внизу на лестнице показался огонёк.

– Конда...

Он поднялся на палубу, прикрывая свечу ладонью. Замер. Шагнул к ней.

– Ты звала меня.

Она подошла к нему.

– А ты не звал меня?

– Звал. Всё время. Всё время...

Она протянула ему руку. Его пальцы были горячими и едва заметно дрожали.

– Тут лестница. осторожно.

Конда подвёл её к двери и обернулся.

– Ты решил? Ты хочешь быть моим? – спросила она.

– А ты хочешь быть моей?

Он положил ладонь на её щёку и заглянул ей в глаза. В них отражался огонёк свечи. В его глазах – тоже.

– Да.

– Больше жизни.

Свеча со стуком упала на палубу и погасла. Аяна шагнула за порог, и тьма сомкнулась за её спиной.

50. Моё сокровище

Она придвинулась ещё ближе к нему. Конда посмотрел на неё пристально, хитро прищурившись.

– Кирья, ты слишком близко, – прошептала она. – Да?

– Ты недостаточно близко, – улыбнулся он. – Иди сюда.

Свет падал на скоблёные доски пола через два мутноватых окошка, подсвечивая пылинки, медленно крушившие в воздухе.

– Тебе холодно?

– Теперь нет. Конда, а мы с тобой сгорели или осквернили себя?

– Ммм... Не уверен. Думаю, сгорели. Надо удостовериться. Дай мне немного времени, и проверим снова.

– У вас тут тесно. Я думала, у вас просторнее.

– Самая просторная каюта – у капитана Эрланта. Это прямо над нами. У него там большие окна и отличный вид на море. Мы заключаем там часть сделок, поэтому его каюта производит впечатление. Прямо как мой камзол. Или твой новый кафтан. Покажи мне его. Я не разглядел вчера.

Она показала.

– Аяна, его же не носят на голое тело.

– Да? Тогда я снимаю.

– Погоди... А, чёрт. Снимай. Иди сюда.

«Фидиндо» еле заметно покачивался на спокойных волнах затона. Пылинки оседали на пол и вновь поднимались в воздух, будто став частью какого-то бесконечного движения.

– Нет, определённо, сгорели. У того, кто может назвать это осквернением, явно рассудок помутился.

– Я теперь испорчена?

– Аяна, ты делаешь мне больно. Очень больно. Ты моё сокровище. С тобой всё в порядке?

– Я же говорила, что скажу, если что-то будет не так.

– Хорошо. Хорошо.

Конда прижал её к себе. Яркий солнечный луч полз по крепкой деревянной двери.

– Можно, я посмотрю? – сказала она, водя пальцем по его спине.

Конда кивнул и перевернулся на живот.

Аяна села. Она попыталась найти в вязи знакомые слова, и отыскала несколько, но они не складывались в понятные фразы.

– Что там написано? И почему?

– Эта история тебя расстроит, – сказал он, поворачивая голову на бок и косясь на неё. – Но если ты попросишь, я могу рассказать.

– Да. Я прошу. Расскажи, пожалуйста.

Он вздохнул.

– Это слова, восхваляющие добро, надежду и свет, но для меня они не были светлыми.

– Как? Почему? Как это? Откуда?

– У Пулата была жена. До моей мамы. Она родила ему двух дочерей. Живых, здоровых и красивых. А потом четырёх мёртвых мальчиков.

Аяна вздрогнула. Конда повернулся на бок и обнял её.

– Ты уверена, что хочешь знать? Это очень длинная и запутанная история.

Она сползла к нему и прижалась покрепче.

– Да.

– В седьмых родах она погибла. Ребёнок снова не дышал. Но Пулату нужен был наследник. И он женился на маме. Он заплатил за неё баснословный выкуп, потому что она была из знатного рода с юга, и это обеспечивало ему связи, а ещё она была очень, очень красива. Мой старший брат тоже родился мёртвым. Маме было столько же, сколько тебе сейчас, когда она родила меня. Я был первым мальчиком, который родился и дышал.

Он нахмурился и замолчал. Аяна обняла его за спину, слушая стук его сердца.

– В детстве я заболел. У меня был жар и опухли некоторые части тела. Через несколько дней я выздоровел, но лекарь сказал, что из-за этой болезни на мне род Пай прервётся. Мама тогда носила очередное дитя... Через три месяца она погибла в родах. Пулату нужен был наследник, и он сразу подал прошение о браке... Уже третьем. Ему выдали разрешение, он женился, и новая жена родила ему ещё одного сына, а почти сразу после – ещё одного, но тот не дышал, и она умерла от горя, тоскуя по нему. Мой младший брат родился очень слабым. Но это был живой мальчик, у которого в будущем могли появиться наследники. Пулат решил сделать младшего брата главным наследником в обход меня. Так не делает никто уже сотни лет, и мой младший брат всё равно унаследовал бы всё после моей смерти, но Пулат хотел сделать всё по правилам и так, чтобы брату не пришлось ждать и жить под моей властью. Для того, чтобы вывести младшего наследника вперёд, в древности существовал определённый обычай, по которому нужно перевести старшего в род матери. Он отыскал в книгах этот обычай и нанял человека, который взялся сделать всё по правилам. Он связался с родом матери, и они сперва согласились. Пулат подписал документы о передаче главенства над родом моему брату. Род матери выдвинул условие. До двенадцати лет я должен был оставаться у него и продолжать учиться. И я учился. Я и до этого получал блестящее образование. Мой катис был одним из лучших во всём Ордалле, и я уже тогда делал успехи в музыке, точных науках, верховой езде... Во всём. Я готовился перейти в их род, мне исполнилось двенадцать, и тот человек приступил к исполнению обрядов. Мне нужно было поститься и оставаться запертым в темноте, и меня поили каким-то зельем, якобы для "просветления", от которого я летел в чёрную бездну без конца и края, теряя рассудок от ужаса, а однажды я очнулся с этим, – показал Конда на свою спину. – Там написано, что я – дар для восстановления силы рода, а ещё некоторые заветы добра и совести, которыми напутствуют тех, кто своим переходом должен спасти род, оставшийся без мужчин. Такое, наверное, случалось в те времена, когда весь мир воевал. Но я родился в мирное время... Обними меня, Аяна. Мне больно рассказывать.

Она обняла его, и он долго молчал, прижимая её к себе и пряча лицо в её волосах.

– И тебя передали им? А твой брат?

– Да. Меня передали им. Всё вышло иначе, чем задумывал Пулат. Мой брат рос очень слабым, и его оберегали даже от длительных прогулок, потому что от ходьбы он начинал задыхаться, и у него синело вокруг рта. И однажды он упал и умер. Пулат обезумел от горя. Он хотел жениться снова, потому что у него не осталось ни одного наследника. Он снова подал прошение о браке. Но одна из сестёр моей мамы, которая была замужем за одним из сыновей тогдашнего крейта, горевала по сестре и ненавидела Пулата. Она считала, что он убивает жён. Она повлияла на мужа так, что в результате Пулату запретили повторно вступать в брак. И он, объятый безумием от горя, совершил огромную ошибку. Он мог попробовать зачать побочное дитя и принять его в род, потому что при отсутствии наследников можно это устроить, не нанося непоправимого вреда репутации. Но он вместо этого обратился в род матери, куда передал меня, и умолял повлиять на то решение, чтобы ему разрешили брак. Ему отказали. Тогда Пулат сказал им, что отдаст половину своего состояния, и потом каждый год в течение десяти лет будет отдавать треть от своих доходов, если они снова позволят ему жениться. Эту его просьбу рассмотрели. Условия не устроили их, они потребовали не треть, а половину. Не десять лет, а двадцать. А потом, вместо того, чтобы повлиять на предыдущее решение о его браках, ему выдали меня.

Аяна слушала это, всё крепче прижимаясь к Конде. Он был частью мира, про который рассказывал. Именно эти обычаи проросли сквозь его существо. Это было страшно и горько.

– Значит, у тебя... у тебя не может быть детей?

– Да. После его и моей смерти род прервётся. Канет в небытие всё, над чем он кропотливо трудится, идя по стопам своего отца. Это не об имуществе, которое можно подарить, проиграть или получить при жизни. Это большее. Родовое имя значит слишком много. Поэтому он так легко согласился на то, чтобы я учился мореходному делу и сам ходил на «Фидиндо». Он сам, по сути, отправил меня сюда, как только осознал свою ошибку. «Фидиндо» как раз тогда спустили на воду, и он поспешил избавиться от меня как от доказательства того, что он, Пай Пулат, тоже может ошибаться. Но я – последний в роду, и всё ещё слишком ценен для него. Он из тех людей, которые не сдаются.