Вероника Мелан - Чейзер. Крутой вираж

Она не сразу поняла, что «я должен подумать» – эквивалент слова «уходи». Лишь интуитивно почувствовала, как от дивана до двери, словно в самолете, пролегла светящаяся дорожка.

Уходить? Так просто? Так быстро? Ей уже пора? Но ведь они не договорили, они только начали обсуждать, они…

Пытаясь сдерживать растущий внутри холод, Лайза спросила:

– Мне… уйти?

И получила прямой ответ:

– Да, если можно. Я должен подумать.

Ей хотелось обнять его, утешить, успокоить, но пришлось подняться с дивана. Ей хотелось произнести: «Да пойми, все у нас будет хорошо», – но вместо этого пришлось промолчать. Коридор, поворот, прихожая, дверь… Меньше всего ей хотелось уходить вот так, когда разговор, по ее мнению, не закончился, но пришлось обуться, подхватить сумочку, толкнуть наружу дверь и прищуриться, когда в глаза ударило яркое солнце.

Прекрасное августовское утро, а в голове одна-единственная мысль: «Всё. На этот раз точно всё».

Нет, это совсем не конец, думала она, шагая по асфальтовой дорожке и обхватив себя руками – утро еще не прогрелось. Это всего лишь начало. Ему надо подумать, обмозговать, сделать выводы, свыкнуться с новой ситуацией, так? А потом он позвонит, позвонит и скажет, что им нужно встретиться, чтобы обсудить новое положение вещей. Ведь теперь он не один, теперь их двое, пусть вот так странно, но как есть… Ведь она не выбирала тот Портал, не выбирала ту судьбу, она просто приняла то, что произошло, значит, сможет и Мак?

Лайза убеждала себя и сама же себе не верила.

На душе тяжело и муторно. Кажется, что мир вокруг вновь стал зыбким, что все вокруг крошится, трескается и распадается. Кажется, что ее нога вот-вот провалится в какую-нибудь дыру в асфальте. Она только что оставила за спиной невидимую черту, которую нельзя было пересекать – не просто нельзя, СОВСЕМ-СОВСЕМ нельзя.

А она пересекла. И теперь снова бояться и ждать, ждать и бояться. Теперь от нее зависит мало, если вообще что-то зависит.

Хотелось плакать.

Впервые в жизни Мак Аллертон бесцельно кружил по комнатам и не мог остановиться. Садился на диван, вставал с него, поднимался в кабинет, устраивался в кресле и тут же соскакивал вновь – ходил, ходил, ходил, а внутри зудела смесь из странных чувств: беспокойства, раздражения и смятения.

На душе темно и тяжело, на душе чувство вины. Откуда?

Да из-за нее, все из-за нее. Из-за ее ждущих и растерянных глаз и застывшей на губах фразы «Можно я останусь?».

Можно? Нет, нельзя! С чего ей оставаться в его доме, пусть даже раньше она жила в нем? А он здесь при чем?

Он чувствовал себя прижатым к стене, загнанным в ловушку… использованным.

Зачем было знакомиться, сближаться, пытаться вызвать в нем чувства, а потом вываливать на него правду? Хотела показать товар лицом, хотела, чтобы уже наверняка?..

Чувство вины разрасталось. Наверное, он не должен был гнать ее, наверное, должен был сказать что-то наподобие «Эта проблема решаемая, мы что-нибудь придумаем», но он не мог, не хотел придумывать.

Выбор – где он? Если раньше была свобода решать, то теперь ее не осталось. Ловушка? Если бы ему еще неделю назад сообщили, что какая-то девчонка вскоре загонит его в ловушку, он бы не поверил. Загонит его – Мака Аллертона – в ловушку? Да никогда!

Чейзер сел на стул, прикрыл лицо ладонью, потер лоб.

«Ты повел себя как козел».

А как еще он должен был себя повести? Сразу же принять ее обратно? Ту, которую он едва знал? У нее чувства, большие чувства написаны на лице, любовь, а у него? В чем он провинился перед самим собой – тем собой, который когда-то познакомился с Лайзой и счастливо прожил с ней год?

Врала ли она? Нет. Но означало ли это, что он должен был сразу же надеть ей на палец кольцо, а самого себя утешить мыслью «стерпится-слюбится»?

Хотелось рычать, хотелось движения, хотелось что-нибудь сломать. Он сдержал порыв.

Она красивая, умная, хорошая, она, наверное, ему подходит, вот только он хотел, черт подери, не так. Он хотел честно: чтобы она хлопала глазами, смеялась искренне, иногда отказывалась от встреч, а он кружил бы вокруг нее, влюблялся, завоевывал. Чтобы между ними никогда не стояло никаких тайн, чтобы постепенно узнавать, томиться, чувствовать, как рождается что-то хрупкое и одновременно бесценное.

Чувствовал ли он подобное теперь? А два часа назад? Нет, все это время он чувствовал тайны и загадки. Ну что ж, всплыло.

Его вторая половина… Его идеальная женщина.

А ведь он хотел выбрать, хотел сделать этот вывод сам. А теперь – «Вот тебе торт, который ты не заказывал, – жри и давись».

А история такая складная, такая слитная, такая счастливая: он жил там, любил Лайзу, наслаждался совместным бытом, был счастлив.

Тот Мак был. А что делать ему, не прожившему рассказанную историю?

Ведь он не помнит ту погоню, он не лечил ее, не делал ей массаж и не ставил иглы, не возил на ралли. Там он учил ее водить «Мираж» и «Фаэлон», а здесь лишь постоянно испытывал подозрения, что что-то с мисс Дайкин не так.

Теперь он знал правду. Легче? Нет.

Он сдерживал себя и сам же рвался на свободу. Пытался приструнить, заставить вести себя правильно, и чем больше пытался, тем сильнее росла агрессия.

«Теперь он должен пригласить ее на свидание. Должен».

Никому он ничего не должен!

Даже если они встретятся снова, как он будет смотреть ей в глаза – в эти ждущие любви глаза? Откуда заставит себя выжимать чувства, до которых не дозрел?

Ведь теперь должен…

Впервые в жизни ему хотелось скулить, потому что нет сильнее давящей силы, чем та, с помощью которой давишь себя сам. Моральные устои, жесткие принципы, четкое понимание, как должен вести себя настоящий мужчина, – они задавят его, он сам себя задавит. Вынудит себя пойти к ней и сказать то, чего на самом деле не желает, попросит прощения там, где не чувствует вины.

Жизнь – боль. А позавчера все было хорошо, позавчера он ждал ее в гости. Все треснуло по швам, и даже собственный дом вдруг перестал быть своим, потому что, оказывается, он был и «ее».

Она сказала, Дрейк знает. Означает ли это, что Дрейк тоже считает, что Мак теперь «должен»?

Нет, Дрейк никогда не наказал бы его подобным образом, не стал бы настаивать на близости с нелюбимым человеком – он учил их свободе.

Рен… и тот знает. Черт!

Хотелось рычать. И что теперь? Что делать, куда идти?

Внутри бурлила опасная смесь – росла агрессия, злоба, гнев. На себя, на нее, на ситуацию. Мозг желал переключиться на привычную волну холодного равнодушного спокойствия, но не мог – душили эмоции.

Ему нужно что-то привычное, что-то знакомое – то, что поможет успокоиться. Работа? Да, работа помогла бы снять напряжение.