Время вспоминать - Злата Иволга
Существо первым нарушило тишину:
— Команданте вспомнит Карлоса? Я хочу петь, но не помню.
Хоакина готова была расплакаться от облегчения, несмотря на усиливающуюся жажду и пересохшее горло.
— Ничего страшного. Я начну, а вы подпевайте. Дедушке я напишу письмо.
И она запела арию Хуаны. Какое-то время в пещере раздавался только ее голос, а затем к нему присоединился другой. Несмело, повторяя то одно слово, то другое, существо, бывшее когда-то Карлосом Гонсалесом, солдатом королевской армии Менады и любителем оперы, пело дуэтом с живым человеком, внучкой своего команданте.
Когда затихли последние ноты, Хоакина сделала реверанс, взмахнув шляпкой, которую держала в правой руке, а чудовище отвесило ответный поклон. Затем оно протянуло костлявую ладонь, в которой поблескивало что-то круглое с неровными краями. Это оказалась старая золотая монета, судя по всему, дамнийская. Хоакина забрала ее спрятала за корсет.
— Алонсо Ривера узнает. Отдай. И прощай.
Карлос исчез. Хоакина заморгала, будто очнулась от дремы. Она огляделась и заметила, что там, где была глухая стена, теперь виднеется проем, и не темный, как два других, а светлый. Из последних сил, почти бегом, она кинулась туда, прошла несколько шагов и вышла на побережье. Но не с той стороны, куда она приехала на несостоявшееся свидание. Видимо, из Пасти Дьявола существовало много выходов.
Хоакина жадно вдохнула свежий воздух. Был день, солнце стояло высоко, и она подумала, что неплохо бы надеть шляпку. Но то ли от сильной усталости, то ли от слишком резких вдохов, у нее закружилась голова, она осела на песок и в третий раз упала в обморок.
Теперь она очнулась от жажды. Такой сильной, что она заставила подняться на ноги, все же водрузить на голову шляпку, чтобы солнце не высосало из измученного организма последние остатки влаги, и пойти вдоль берега. Каждый шаг отдавался болью в боку.
Вскоре Хоакина заметила, что путь ей пересекает большой ручей, впадающий в океан. А на перекинутом черед воду мостке сидит какой-то человек, синекожий, и удит рыбу. Хоакина знала его. Это был старый привратник из Каттлей, дед Куко. Он любил тихо покинуть дом и посидеть с удочкой, пока внук трудился в поте лица. Фернандо знал, но не возражал. Преданный в прошлом раб, а теперь слуга, давно жил в Каттлеях. Что поделаешь, если с возрастом он стал немного чудным.
— Пако? Можно выпить твою воду?
Старик поднял голову, приставив ко лбу ладонь козырьком, и прищурился. Он был подслеповат и не сразу сообразил, кто перед ним.
— Сеньора, эх… ― Он засуетился. ― Простите, сеньора. Да пейте, конечно, я еще наберу.
Хоакина вцепилась в жестяную флягу правой рукой и выпила бы ее залпом, если бы не вспомнила, что после такого может стать плохо. Поэтому она медленно пила аккуратными глотками самую вкусную воду в своей жизни.
— Куко вроде говорил, вас ищут, сеньора? Иль нашли уже?
Хоакина вместо ответа вернула флягу. Будь Пако помоложе или более зорким, он бы заметил, что у сеньоры грязная юбка, порванная на боку блуза и чумазое лицо. И неподвижно висит левая рука. Она уже не болела, а как будто онемела.
— Скоро найдут, не волнуйся. Если у тебя есть немного еды, я бы поела. Потом сеньор Фернандо отправит вам что-нибудь вкусное.
Старик, не задавая вопросов, отдал ей свой нехитрый обед. Хоакина, расправившись с ним, устало опустилась на мостик рядом с синекожим. Тот снова засуетился и хотел встать, но она удержала его.
— Скажи, Пако, ты помнишь войну с Дамнией? ― спросила она.
— Помню? Да давно оно было, сеньора. Как тут упомнишь?
— Ведь дамнийцы так и не пробились на Коста-Лунес, верно?
— Не было тут их, сеньора. Сеньор Игнасио все боялся, но не прошли.
Хоакина собиралась узнать у старика, не знал ли он бокора поблизости, может, даже с их плантации, но имя деда Фернандо навело ее на другую мысль.
— Один дамниец все же был тут, ― стараясь, чтобы ее голос звучал шутливо, заметила она. ― Точнее, дамнийка, жена сеньора Игнасио.
Пако издал какой-то странный звук. Оставалось надеяться, что он так усмехнулся. Или удивился.
— Да что вы, сеньора. Такая красивая хозяйка. Хозяин в ней души не чаял. А оно вон как обернулось.
— Ты о пожаре?
— Да я вообще… ― начал Пако, но внезапно замолчал и неопределенно махнул рукой. ― А давайте я вам отдам ее, сеньора. Что ж теперь-то, столько лет прошло. Не хоронить же ее со мной.
— Что отдашь? ― насторожилась Хоакина.
— Так книжку. Куда покойный хозяин записывал, как жил и что делал.
— Ты хочешь сказать, что у сеньора Игнасио был дневник? ― не веря своим ушам, переспросила Хоакина. ― И как он попал к тебе?
— Хозяин, покойник, и дал, ― развел руками старик. ― Сказал не показывать никому, даже молодому сеньору. Вообще никому. И сжечь, как он помрет. Так мне ж жалко стало. Память о хозяине, как в огонь-то кидать? А после забыл я про нее.
Хоакина посмотрела на Пако и только ошеломленно покачала головой. И Фернандо, и его отец всю жизнь страдали от тайны, связанной с бабушкой и матерью. А тайна долгие годы лежала совсем рядом, у синекожего привратника. И, вероятно, была не очень приятной. Иначе зачем сеньору Игнасио так поступать?
— Хорошо, Пако. Сейчас еще немного отдохнем и пойдем домой.
Хоакина действительно хотела всего лишь собраться с силами перед последним рывком к спасению. Но забылась на мгновение, а когда вынырнула из дремы, оказалось, что лежит в своей постели. Она удивленно завертела головой и тут же поморщилась от радостного вопля Соле:
— Сеньора! Наконец-то!
Служанка вскочила, опрокинув стул, и кинулась к двери, не прекращая вопить: «Сеньор Фернандо, сеньора проснулась!»
Хоакина повернула голову и увидела, что за окном темно, а в комнате горят бра на стене. Ей показалось, что она вернулась назад, в то утро, когда пришла в себя после нападения. Хорошо хоть теперь рядом не было доктора Варгаса с его пальцами-сосисками. И чувствовала она себя гораздо лучше.
Однако попытавшись сесть, поняла, что сильно поспешила с этим ощущением. Левая рука была завернута в лубок для переломов и туго забинтована так же, как грудная клетка.
— Осторожней, ― предупредил забежавший в комнату Фернандо. ― У тебя сломана рука и треснули два ребра. Я помогу тебе.
— Сначала голова, теперь вот… ― пробормотала Хоакина, устраиваясь спиной на подушках, заботливо взбитых мужем. ― Наверное, меня прокляли.
— Твое
