Семь рыцарей для принцессы (СИ) - Дубинина Мария Александровна

Герман просидел в одной позе еще минут двадцать, а потом рухнул на бок и провалился в сон, странно удовлетворенный всем произошедшим за этот день. И снились ему яркие хризантемы под теплым солнечным светом.

Спустя два дня ему позволили снять повязку. От новой, дурно пахнущей и едкой мази щипало веки, но уже к обеду мастер Гош лично удалил ее смоченным в травяном настое тампоном. Герман сидел на койке и ждал, пока доктор закончит заполнять документы на выписку.

— Вещи заберешь у дежурной медсестры, — Гош отложил ручку и крутанулся в кресле. Герман привычно отметил скрип колесиков. — А теперь медленно открой глаза.

— Открыть?

— Могу смело утверждать, что со слухом у тебя пока все в порядке. Открывай глаза, только не торопись, дай себе привыкнуть, если будешь испытывать дискомфорт.

Герман кивнул.

Сначала было немного страшно — ничего не увидеть. Но вот сквозь узкую щелку пробился дневной свет. Герман смахнул с ресниц набежавшие слезы и попробовал еще раз. Сквозь мутную пелену проступили очертания комнаты, светлый прямоугольник окна сбоку, стол, а ближе всего — силуэт мастера Гоша. А Герман уже успел забыть, как внушительно он выглядит с этим правильным, но очень суровым лицом. Впрочем, мелкие детали пока смазывались, к тому же очень быстро глаза защипало, и слезы хлынули градом.

— Это нормальная реакция, — прокомментировал Гош и пальцами безжалостно приподнял ему одно веко, светя в глаз тонким фонариком. — Через пять минут повтори попытку, если будет то же самое, выжди еще пять минут. А потом переодевайся в форму и дуй отсюда. Больше тебе здесь делать нечего.

— А Стефания Дидрик?

— Выписалась вчера, — не оборачиваясь, ответил Гош и, закончив записи, протянул Герману тонкую тетрадь. — Отдашь дежурной.

За конторкой скучала уже знакомая девушка-старшекурсница. При виде Германа она расцвела приветливой улыбкой, чему в немаловажной степени способствовала коробка конфет, что он преподнес ей в благодарность десятью днями ранее. Как чувствовал.

— Уже выписываешься? — она приняла медицинскую карту и убрала в стол. — Здорово! Мастер Гош и мертвого на ноги поставит.

В ее голосе слышалось то же обожание, что изредка проскальзывало в речи Марка. Все студенты-медики и медмаги были в восторге от Гоша.

— Да, уже. Спасибо, — Герман сощурился, глаза все еще болезненно реагировали на свет. — Скажи, пожалуйста, а Альберт Кельвин из отдела для тяжелораненых уже выписался?

Девушка сверилась с записями в журнале.

— Кельвин… Такой хорошенький и белокурый? Да, сегодня с утра, правда, пришлось применить силу. Он никак не желал уходить, все к кому-то рвался. Я не знаю, мне друг рассказывал. А что? Твой знакомый?

— Однокурсник, — отмахнулся Герман и, попрощавшись, покинул медицинское крыло.

Он уходил последним, значит, все уже собрались и ждали только его. Герман ненадолго остановился, с наслаждением подставляя лицо солнышку, которое будто торопилось отдать все тепло до скорого прихода холодов. Его ждали. Это было необычно и очень приятно.

В фойе общежития было все так же темно и прохладно, ступени привели его на третий этаж, и из-за двери с табличкой “313” слышались голоса. Герман остановился и подумал, что, кажется, не был тут целую вечность. Достал чистый платок и тщательно промокнул слезы, а то еще подумают, что он растрогался.

— Он скоро придет, сядь ты уже.

— Его надо встретить! Вдруг он споткнется, упадет с лестницы, сломает что-нибудь…

— Разве что стену лбом прошибет, — хмыкнул Рене. — Наш Герман крепче, чем кажется. Утихомирься, красавчик, или я тебя привяжу.

— Ты не понимаешь, он же… он же теперь такой беззащитный! — Берт готов был разрыдаться, и Герман решительно распахнул дверь.

Берт цеплялся за рубаху Рене, рыжий цеплялся за стул, чтобы не упасть под таким напором, Ситри без особого усилия держала Берта за воротник. А Стефания стояла у окна и смотрела на улицу.

— Всем привет, — поздоровался Герман, не сводя с девушки взгляда. Казалось, что она растворяется в ярком свете, хотя на самом деле на глазах просто снова выступили слезы.

— Гера, — за всех констатировал Рене. Берт пару раз растерянно моргнул, а потом выпустил рыжего, и Герман понял, что не успеет уклониться.

— Герма-а-ан! — юноша рванулся к нему, чудом не оставив в кулаке Ситри свой воротник. — Наконец-то, Герма-а-ан!

Поморщились все, но никто не стал затыкать захлебывающегося в эмоциях Берта. Он сгреб Германа в охапку и поднял над полом. Герман только сдавленно захрипел:

— Поставь. Поставь на место!..

— Герман, я так переживал! Так переживал! — Берт выполнил требование, но зато впился в него, как клещ и без предупреждения разразился плачем. — Это все из-за меня, я знаю! Учитель Гротт сказал, что ты обидишься, но поймешь. Ты ведь не обижаешься на меня? Скажи, что не обижаешься!

Герману и слова некуда было вставить. Обняв друга за плечи, он затравленно смотрел на друзей в ожидании поддержки. Только вот Рене сделал вид, что взгляда этого не заметил, а Ситри вообще покраснела и отвернулась. Стефания по-прежнему не реагировала на его появление.

— А где Дзюн?

Берт перестал рыдать и поднял покрасневшее заплаканное лицо:

— А?

Герман рассеянно потрепал его по волосам и повторил вопрос:

— Все здесь, а где Дзюн?

Стефания повернулась к ним, но ничего не сказала, и Герман почувствовал себя очень несчастным и неуверенным. Тот поцелуй в больнице ему померещился?

Внезапно Рене поднял руку, привлекая внимание:

— Дзюн не придет, она всегда сама по себе. Но раз уж остальные тут, то предлагаю сразу все прояснить.

Чего-то такого Герман подсознательно опасался. Но не мог не признавать, что время действительно пришло. Он бросил на Стефанию быстрый взгляд и вздрогнул, когда она сделала то же самое.

— Не пора ли нам уже поговорить начистоту? — Рене, серьезный как никогда, подошел к двери и плотно ее закрыл. Берт захлопал мокрыми ресницами, Ситри скрестила руки на груди, всем видом показывая, что готова его поддержать. Стефания, хоть и была не согласна с подругой, все же подошла к столу и опустила голову. Герман сжал кулаки — или сейчас, или никогда:

— Хорошо. С кого начнем?

— С нас, — Ситри выступила вперед и положила ладонь на стол.

— Ситри!

— Молчите, госпожа. Вы не можете скрывать это вечно, тем более от людей, которые желают помочь. Мы же сами пришли сюда, чтобы найти сторонников. Никто не пойдет за вами, если вы будете лгать.

— С этого места поподробнее, красавицы, — сказал Рене.

Герман вздохнул и коснулся необычно холодной и влажной ладони Стефании. Девушка вздрогнула и кивнула.

— Позвольте мне, — и, получив разрешение, Герман кратко рассказал, что ему известно. О том, что Стефания — объявленная умершей принцесса Виндштейна, Эмилия. А если быть точнее, Стефания — сестра той, кто должна была стать королевой, но умерла от руки Леннарда Огюстоса немного раньше. Лицо Берта вытягивалось по мере приближения рассказа к завершению.

— И как давно ты… знал это? — обиженно протянул он.

— С… некоторых пор, — туманно ответил Герман, и между ними словно натянулась невидимая нить.

— Простите, что прерываю, — снова встрял Рене и нагло сел на край стола, чтобы возвышаться над остальными. Ну, разве что кроме Ситри. — Но что там со сторонниками? Вы тут кастинг решили устроить под шумок? А почему никто не в курсе?

— А? Чего? — Берт, кажется, снова собрался плакать. — Я не понимаю.

— Ушами хлопать меньше нужно.

— Но я тоже не понимаю, — оборвал Герман рыжего. Ситри загадочно переглянулась с подругой или, вернее, все же с хозяйкой. — Стефания, может, объяснишь нам?

Он чувствовал себя обманутым. Вроде бы между ними не должно было остаться преград, Стефания была искренна с ним, когда рассказывала свою историю, и вот снова. Сплошные тайны.

Девушка гордо выпрямилась:

— Это допрос?

— А если и допрос? — Рене погрозил ей пальцем. — Мы уже столько знаем, что нехорошо оставлять нас в дураках. Я понятно выражаюсь?