Лорел Гамильтон - Страдание
— Ты ранила Генри старшего, — сказала я.
— Кого?
— Мужчину, которого ты оставила в осиновой роще.
Она посмотрела в сторону.
— Я не хотела трогать его. Я, наконец, стала достаточно сильной, чтобы затмить их разум, чтобы они видели меня красивой. Я еще не закончила с первым мужчиной, но он заставил меня ранить его. Он заставил нас ранить его на глазах другого мужчины.
— Вы убили отца и заставили сына смотреть, — сказала я.
Она снова взглянула на меня, на ее лице был сплошной страх:
— Я не хотела.
— Никто к твоей голове пушку не приставлял, — сказала Беккер.
— Хуже, — прошептала она. — Гораздо хуже.
Я чувствовала другого вампира. Он был близко.
— Хуже в чем? — спросила я.
— В нем, — прошептала она.
— В ком?
Она покачала головой и с одной стороны головы отвалился клок волос. Она схватила его и разрыдалась.
— Боже, возможно, мне следует заставить вас покончить со мной. Это куда лучше, чем быть вот такой.
— Ты должна быть способна придать себе человеческий облик, по крайней мере, ночью.
Она посмотрела на меня, все еще держа прядь своих волос в руке:
— Что ты сказала?
Я повторила.
— Если бы я могла это сделать, он бы сказал мне. Он вознаградил бы меня. Я делала все, о чем он просил.
— Кто вознаградил бы тебя? — снова спросила я.
Она взглянула на что-то, чего я не видела и сказала:
— Нет, пожалуйста, не надо. — Она посмотрела на меня. — Это не я, не убивайте меня. Он меня контролирует, и я не могу ему отказать.
— В чем?
— Во всем. — Голос ее стал отстраненным, словно она слушала что-то, чего мы не слышали. Я почувствовала как сквозь нее пронеслась энергия подобно холодному бризу. Ее лицо повернулось к нам, и с него на нас смотрела уже другая личность. Я знала только одного вампира, который мог настолько глубоко завладеть другим вампиром.
— Странник, — прошептала я.
— Нет, попытайся еще раз. — И это был тот же голос, ее голос, но интонация совершенно другой, как будто мужской, хотя и не была уверена почему мне так казалось.
— Кто ты?
— Угадай, — сказал он, и это слово перетекло в шипение, а потом мой крест снова ожил, как и другие освященные предметы вокруг нас.
— Не делай этого, мы убьем ее!
— Создам еще, — ответил голос.
— Еще вампиров?
— Еще много кого. — Голос превратился в злое скуление, никак не вяжущееся с разложившейся женщиной, которую он использовал.
— Не смотрите ей в глаза! — крикнула я.
— Кто-нибудь всегда смотрит, — ответил голос.
Я выставила перед собой крест, держа его на конце цепочки:
— Оставь ее.
— Ты пытаешься ее спасти? — Голос, казался, приятно удивлен.
— У нее есть права, а ты завладел ее телом, что рассматривается как похищение и психическое насилие.
— Она моя, моя!
— Нет, не твоя, — ответила я и начала приближаться к нему, светя перед собой крестом. Никки держался рядом с оружием наготове, просто на всякий случай. Звери рычали и клацали зубами по обеим сторонам от нас.
— Она моя! — кричал голос на нас.
— Нет, не твоя! — прикрикнула я в ответ.
— Чья же тогда? Кому она принадлежит, если не мне, ее создателю?
— Самой себе.
Вампир прикрыл глаза от слепящего священного огня.
— Все вампиры кому-то, да принадлежат, Анита Блейк. Если она не моя, тогда чья?
— Моя, — сказала я и приложила крест к ее руке.
Вампирша заверещала и тогда, сквозь это обжигающе-белое пламя, я увидела направленный на меня ее полный испепеляющей ненавидящий взгляд, а потом он ушел. Я почувствовала как он оставил ее, а она все пронзительно и безнадежно кричала.
Я отняла крест, она откинулась на дерево и сползла на землю. Никто не пытался ее подхватить, даже я. Она моргала, гладя на нас, а святые предметы гасли как падающие звезды. Она начала плакать:
— Простите меня, мне так жаль.
— Я знаю.
— Ты прогнала его. Ты прогнала его, спасибо тебе, спасибо, спасибо.
Она считала, что он ушел навсегда? Один ожог от освященного предмета навсегда изгнал из нее монстра? По облегчению на ее лице было понятно, что именно в это она и верит. Я не стала ее разубеждать, потому что нам надо было ее еще допросить, а если она будет считать меня своей спасительницей, то, возможно, расскажет мне все, о чем я ее попрошу. Кроме того, не нужно разрушать надежду другого, если тебе нечего предложить взамен.
У одного из полицейских тоже были наручники нового образца. Она без возражений дала мне их на себе застегнуть и просто продолжала твердить:
— Спасибо, мне жаль, мне так жаль.
Арэс, все еще в форме гиены, рухнул на землю, будто отказали лапы. Я передала вампиршу с наручниками копам и предупредила:
— Не смотрите ей в глаза.
Никки и Натаниэль, все еще в форме леопарда, присели возле Арэса. Я подошла к ним.
— Что с ним такое?
Никки поднял руку к свету фонариков. Его рука была окрашена кровью с примесью чего-то желтого. Следом в меня ударил запах. Так же пахло в больнице. Черт. Я упала на колени рядом с гиеной.
— Нет, черт возьми, нет!
Гиена дрожала, трясясь всем телом, а потом мех стал таять, словно его человеческое тело было заковано в лед, таявший от исходившей от него, во время обратного превращения, энергии. Он должен был оставаться в форме гиены, по крайней мере, еще четыре часа, если не десять. Такая ранняя перемена может быть вызвана только если ты очень силен или слишком слаб, чтобы удержать форму, или мертв.
Я щупала его шею в поисках пульса, задерживая собственное дыхание, в ожидании, когда под моими пальцами, наконец, обнаружится пульс. Вот, вот он, он был жив. Я закричала:
— Человек ранен! Врача!
Глава 31
Никки давил на рану голыми руками пока мы ждали, когда Буш приведет одного из все еще остававшихся на поляне парамедика. Я протянула Никки латексные перчатки.
— Я не могу от него ничего подцепить, Анита.
— Но, Арэс же подцепил.
Он нахмурился, но спорить не стал, просто взял перчатки и положил уже защищенные латексом руки на рану.
Натаниэль, все еще в форме леопарда, понюхал рану и зашипел. Я начала снимать жилет.
— Что вы делаете, Маршал? — спросила Беккер.
— Хочу дать ему свою футболку, чтобы зажать рану, но для этого мне нужно снять жилет.
Она была одной из тех немногих офицеров, что остались нас защитить на случай еще какой непредвиденной опасности. Я услышала, как один из копов сказал:
— Мы в них в большей безопасности.
Думаю под «мы», он подразумевал «мы трое».
