Лэйни Тейлор - Дочь тумана и костей
С любовью.
— Она придет, и ты это поймешь, — однажды пообещал ей Бримстоун, и хотя, без всяких сомнений, он и подумать не мог, что любовь придет к ней в облике врага, сейчас она знала, что он был прав. Она действительно знала это. Это было просто, как жажда или счастье, и когда на третье утро она, оторвавшись от чашки с чаем, подняла глаза и увидела на площади Акиву, стоящего в двадцати ярдах от нее, и смотрящего на нее, то затрепетала, будто через ее нервы прошел звездный свет. Он был цел.
И он был здесь. Она поднялась со стула.
Это было так поразительно, то, что он стоял всего в нескольких шагах от неё.
Но когда он подошел к ней — тяжело ступая, медленно, будто неохотно, выражение его лица было закрытым, уверенность Кару испарилась. Она не потянулась к нему, даже не вышла из-за стола. Весь звездный свет в ее нервных окончаниях свернулся, оставляя в ней холод. Кару смотрела на него — на эту тяжелую неторопливость, на равнодушие в его взгляде — и гадала, не пригрезилось ли ей все, что произошло между ними.
— Привет, — произнесла она слабым голосом, колеблясь, в надежде, что просто не так поняла его, что при взгляде на нее в нем так же, как и в ней, вспыхивает свет. Это было тем, чего она всегда хотела и думала, что наконец нашла — кого-то, кто был предназначен ей, чья кровь и бабочки поют с ее, нота в ноту.
Но Акива ничего не ответил. Он коротко кивнул, и не сделал ни одного движения, чтобы подойти поближе.
— С тобой всё хорошо, — сказала она, но ее голос уже не передал радости.
— Ты ждала, — сказал он.
— Я… я же сказала, что буду.
— Так долго, как только сможешь.
Кару показалось, что в его голосе была горечь. От того ли это, что она не дала обещание? Ей хотелось сказать ему, что тогда она еще не знала того, что знает сейчас, что "так долго, как смогу" было действительно очень долго, и что ей показалось, что она ждала его всю свою жизнь. Но выражение его лица заставило ее молчать.
Он протянул руку и сказал:
— Вот.
На шнурке болталась косточка Бримстоуна.
Она взяла её, шепча слова благодарности, и просунула голову в шнурок. Теперь косточка вновь обрела свое прежнее место на шее Кару.
— Я принес еще кое-что, — сказал Акива, выкладывая на стол сумку с ее ножами в форме полумесяца. — Они тебе понадобятся.
Это прозвучало жестко, почти как угроза. Кару просто стояла на месте, едва сдерживая слезы.
— Ты все еще хочешь узнать, кем являешься? — спросил Акива. Он даже не смотрел на нее, просто мимо, в никуда.
— Конечно хочу, — ответила она, хотя в этот момент думала совсем не об этом. Сейчас ей хотелось вернуться назад во времени, в Прагу, когда она с уверенностью, которая будила в ней одновременно чувство огромного возбуждения и глубокого покоя, верила, что Акива возвращался ради нее из темной ночи, поглотившей его душу. Теперь же казалось, что внутри него вновь все умерло. И из-за этого, вернувшаяся к ней косточка и то, что она вот-вот узнает ответ на вопрос, волновавший ее всю жизнь, не приносили ей радости. Внутри нее тоже все умерло.
— Что произошло? — спросила она. — С другими?
Он проигнорировал вопрос.
— Тут есть место, куда бы мы могли уйти?
— Уйти?
Акива указал на толпу на площади: торговцев, выстраивающих пирамиды из апельсинов, туристов, вооруженных фотоаппаратами и свертками с сувенирами.
— Тебе захочется услышать это в одиночестве, — сказал он.
— Что… что такое ты должен мне сказать?
— Я не собираюсь тебе ничего рассказывать.
Всё это время, Акива так и смотрел мимо неё, отчего она чувствовала себя неким размытым пятном. Но теперь он сфокусировал взгляд на ней. Она увидела блеск его глаз, словно лучики солнца проникают сквозь топаз, и прежде чем он снова успел отвести взгляд, Кару заметила в их глубине тоску, такую глубокую, что больно было смотреть. У неё екнуло сердце.
— Мы сломаем косточку, — сказал он.
* * *Как только она обо всем узнает, то тут же возненавидит его. Акива старался подготовить себя к тому, какими глазами она будет смотреть на него, когда всё поймет. На площади, он долго наблюдал за ней, прежде чем Кару подняла глаза. Он видел, как переменилось выражение ее лица при виде него — от тревоги и отчаяния… к свету. Как будто бы она излучала свет, и он обливал его и обжигал.
В это мгновенье у него появилось все, чего он не заслуживал и никогда не мог иметь. Все, чего ему хотелось сейчас — прижать ее к себе, запутаться пальцами в ее волосах, струящимся по плечам, потеряться в ее нежной хрупкости.
Он помнил историю, которую когда-то ему поведала Мадригал. Это была человеческая история о големе. Это было существо, вылепленное из глины и оживленное при помощи начертанного на его лбу символа алеф. Алеф была первой буквой атавистического алфавита людей и первой буквой в слове, по-еврейски означавшем "правда". Эта буква символизировала начало. Глядя, как Кару поднимается на ноги, окруженная сиянием своих лазурных волос, в кружевном платье цвета мандаринов, с нитью серебряных бус на шее и с выражением радости, облегчения и… любви на прекрасном лице, Акива понял, что она и есть его алеф, его правда и начало. Его душа.
Его крылья заныли от желания забиться и разом понестись к ней, но вместо этого он пошел, медленно и тяжело. И то, как по мере его приближения из нее уходил свет, колебание и надежда в ее голосе, все это капля за каплей убивало его. Но так было лучше. Если он сдастся и позволит себе обрести желаемое, то она будет ненавидеть его даже больше, как только узнает, кем на самом деле он был. Поэтому он держался отстранено, с мукой готовясь к неизбежному.
— Сломаем её? — Переспросила Кару, удивленно глядя на косточку. — Бримстоун бы никогда…
— Она была не его, — сказал Акива. — Она никогда не принадлежала ему. Он просто хранил ее. Для тебя.
Он так и не нашел в себе сил бросить ее в море. Одно то, что он позволил себе размышлять о таком, наполняло его презрением к самому себе — это было еще одним доказательством того, что он был недостоин ее. Она заслуживает узнать обо всем и, если он был прав по поводу косточки, это случится очень скоро.
Кару, похоже, ощутила всю важность момента.
— Акива, — прошептала она. — Что это?
И когда она взглянула на него своими черными, как у птиц, глазами, испуганными и умоляющими, ему пришлось отвернуться, такой сильной была его тоска. Не прикоснуться к ней было просто невыносимо.
* * *Наверное, всё могло бы пойти между ними неправильно, по ложному пути, но Кару всё видела и всё чувствовала — тоску Акивы, которая перекликалась с её собственной, поселившейся в глубине её души. И когда он отвернулся, ей невыносимо захотелось дотронуться до него.
