Печать Индиго. Владыко Миров (3 книга) - Арина Теплова
В ту же ночь у нее начался жар, она бредила и металась по кровати.
Федор, испугавшись за ее жизнь, приказал двум дворовым девкам ухаживать за пленницей. Простудившись в ледяном подвале, девушка хрипела севшим голосом и постоянно просила пить. Арина и Палаша, дворовые девки, ни на шаг не отходили от больной, ухаживали за ней, отпаивали разными травами. Артемьев пригрозил им, что, если девушка умрет, он с них три шкуры спустит. Спустя две недели, благодаря их заботам, Слава поправилась.
С того времени Артемьев, как будто испугавшись чего-то, более не мучил пленницу. Лишь ежедневно навешал Славу в ее горнице, справлялся о ее здоровье, осматривал ее выпуклый живот, тяжело вздыхал и молчал. Спустя еще неделю, Слава уже не нуждалась в помощи. Арина и Палаша были отправлены Артемьевым на другие работы по дому, а при ней осталась лишь Марфа, которая заботилась о ней.
Слава опасалась, что после ее выздоровления Федор продолжит свои домогательства. Однако он даже не прикасался к ней. Каждодневно навещал, приносил иногда подарки, но не посягал более на близость. Лишь несколько раз, как будто забывшись, он властно целовал ее, но вдруг, словно опомнившись, отпускал. Она не понимала причин такого поведения мужчины и думала, что он решил измениться в лучшую сторону. Но однажды она поняла, что Федор лишь выжидает время, чтобы вновь заставить ее страдать.
Однажды он, будучи не в духе, не сдержался и вдруг зло произнес:
— Когда выродок родится, я отправлю его в деревню, в одну из крестьянских семей.
— Но можно ли оставить его при мне? — взмолилась Слава, прося об этом уже не в первый раз.
— Я же говорил, что нет! — вспылил Артемьев. — Я не желаю его видеть! Хочу, чтобы все забыли о нем. А у нас будут свои дети.
— Нет, Федор, прошу… — начала вновь Слава.
На это Артемьев дико разозлился и процедил:
— Тогда ему не жить! — Слава вперила в него испуганный взор, и ее глаза наполнились слезами. А он неумолимо продолжал: — Я хотел помиловать его. Но вижу, что ты никак не уймешься, потому он умрет...
Русское царство, Соловецкие острова,
1719 год, Апрель, 16, раннее утро
Стремительно переступив грань миров, Владимир вышел из яркого света, тяжело ступив на грязную талую землю. Лучи восходящего солнца окутали окружающий лес, и рассвет уже набирал свою величественную силу. Пройдясь мрачным взором по сторонам, молодой человек отметил, что находится в нужном месте, недалеко от скита на лесной поляне, откуда изначально отправился в перемещение по Зерцалам.
Он отвел друг от друга каменные яхонты, положив их в небольшую суму, висевшую на его поясе, и тяжко вздохнул. Возвращение в свое время было необходимым, но в эту секунду мужчина с тоской думал о том, что, отправляясь в прошлое, он мечтал, как вернется оттуда, окрыленный вестями, где искать Славу. Но его путешествие окончилось провалом, потому что, даже с таким трудом найдя Иллариония, он не продвинулся ни на шаг к заветной цели. Это терзало его, и он ощущал, что находится на грани отчаяния и невыносимой душевной боли, от которой не было утешения.
Не обращая внимания на мелкий падающий снег, Владимир стоял посреди пустынной лесной лужайки с непокрытой головой и невидящим взором смотрел перед собой, словно пытаясь осознать, что делать дальше. Уже через миг, железной волей приказав себе двигаться, он, сильно хромая и ощущая, что раненая нога невыносимо болит, тяжело направился к скиту, надеясь как можно скорее достигнуть своей горницы. Он прошел в скит через тайный ход, которым пользовались только волхвы, не встретив ни души. Открыв дверь в свою комнату, он невольно замер на пороге, устремив взор на Лучезара, который сидел на лавке напротив двери.
— Учитель? — хрипло вымолвил Владимир, устремив на него взор единственного глаза. Дремлющий Лучезар ожил и мгновенно поднял на него лицо.
— Сынок! Родный! Вот и ты! — Несмотря на свои годы, Лучезар проворно вскочил на ноги и устремился к мужчине, который тяжело прошел внутрь, прикрыв за собой дверь. — Я ждал тебя. Сердце подсказало, что ты вернешься сегодня.
— Правда? — удивился Владимир лишь на миг, вскинув на старца взгляд, и, ковыляя, устало рухнул на лавку.
— Ты изувечен, сынок, — с жалостью произнес старец, отмечая перетянутый повязкой глаз Владимира, проводя рукой около него и ощущая, что у Владимира кровоточивые раны в колене и боку.
— Какое теперь число, отче? — спросил Владимир тихо.
— Шестнадцатое апреля.
— А год тот же?
— Да.
— Значит, я ошибся всего на четыре дня, — вздохнув, сказал Соколов и объяснил: — Хотел вернуться в тот день, когда уходил.
— Владимир, я же говорил, ты легко освоишь эти подсчеты…
— Да, со второго раза получилось вернее, — кивнул мужчина. — Туда я ошибся на два месяца…
— Расскажи, как там было? — спросил старец. — Вижу, ты побывал в большой передряге. И твой глаз, он… — с надеждой спросил Лучезар, надеясь, что его ученик просто ранен в глазницу.
— Выбит осколком ядра. Я же был на войне, — безразлично выдохнул Владимир. — А там убивают, отче...
— Но ты должен был пользоваться своими умениями, как я учил тебя и…
— Я делал это… Но вы же знаете, открыто не мог…
— Да, сынок. Но защиту ты должен был поставить! Невидимую защиту! — начал Лучезар обеспокоенно.
— Владыко, я не маленький. Не надо так со мной… я все знаю… только тот последний бой… я был в невероятном отчаянии, не хотел пользоваться защитой и своими умениями. Я хотел стать как они, наши воины, которые погибали от пуль шведов. Хотел испытать то, что чувствуют они —
