Месть за моего врага - Алексин Фарол Фоллмут
(Только святые)
— Вот, — сказала Марья, откидываясь назад, чтобы оценить своё творение. — Как ты себя чувствуешь?
Бывший мертвец поднял руку к щеке.
— Вы в этом очень хороши, — заметил он. — Жаль, что большая часть моих воспоминаний о вас связана с тем, как мой брат чуть не умер от вашей руки.
— Ну, это только потому, что ты мало что помнишь, — ответила она. — Лев Фёдоров.
Лев моргнул, словно вновь занял своё место в собственных костях, в своей жизни, в своём имени.
— Теперь вы можете идти, — сказала Марья своим сёстрам, мягко положив руку на ладонь Галины. — Мы со Львом должны кое-что обсудить.
Ирина замялась.
— Но, Маша, насчёт мамы…
— Вы ничего не скажете, — твёрдо заявила Марья. — Я сама всё расскажу маме.
Катя и Ирина выглядели так, словно собирались возразить, но в итоге лишь коротко кивнули, смирившись, и ушли. Галина поцеловала сестру в щёку и последовала за ними.
— Так, — произнесла Марья, поворачиваясь ко Льву, — почему ты тревожил моих сестёр?
Он был очень похож на молодого Дмитрия. У этого Фёдорова были тёмные волосы и глаза, но его челюсть была острее, а скулы выше, и он не был «золотым». Однако в его взгляде горел знакомый юношеский огонёк, та искренность, которую Дмитрий давно утратил.
— Никто другой не мог меня видеть или слышать, — объяснил Лев. — Смерть — довольно неприятный опыт. Хотя, как я понимаю, вам это знакомо.
— Более или менее, — согласилась Марья. — Но всё же, почему ты боишься за Сашу?
— Я думал, может быть, Рома причинит ей вред. Или, что ещё хуже, она потеряет себя.
Слова Ивана: «Она кажется грустной» — быстро промелькнули в сознании Марьи и исчезли.
— Ты плохо знаешь нашу Сашу, — сказала она, и Лев поднял бровь.
— Разве? — возразил он.
Марья вспомнила пустой взгляд сестры, но промолчала. Она слишком хорошо знала, к каким бедам приводит неразумная любовь.
— Саша мертва, — сказала она наконец, придерживаясь лжи. Ей ещё предстояло понять, пойдёт ли Лев с этим к своему отцу или братьям, а значит, доверять ему она не могла. Но это не делало его бесполезным. — Хотя ты всё ещё можешь помочь ей, — осторожно добавила она, одновременно корректируя план на ходу. — Ведь виновник её смерти до сих пор на свободе.
Лев скривился.
— Ты имеешь в виду Рому?
— Отчасти. — Марья выстраивала ложь. — Но это вина Кощея, что Саша должна оставаться мёртвой, разве не так? Никто не должен знать, что ты жив, — предупредила она. — Иначе сделка между Кощеем и Бабой Ягой рухнет. Последствия будут катастрофическими — и для твоей семьи, и для моей.
— Мой отец, — эхом повторил ошеломленный Лев. — Он заключил сделку?
Марья кивнула.
— Но… — Лев сглотнул. — Если он виноват в её смерти, то ты понимаешь, что говоришь?
Она снова кивнула.
— Ты просишь меня перестать быть Фёдоровым?
— Да. — И она действительно об этом просила. — Но поскольку ни один Фёдоров не мог бы вернуть тебя к жизни, ты обязан своей жизнью Антоновым. Не так ли?
Лев замялся.
— Но мои братья… — начал он, но замолк, словно некая истина вдруг вспыхнула в его сознании. — Ты не убила Диму, — наконец сказал он, нахмурившись. — Ты спасла его, когда могла оставить умирать.
Марья ничего не ответила.
— Марья Антонова, — Лев моргнул. — Ты, случайно, не… хорошая?
Смех прозвучал горько, обжигая горло.
— Нет, — заверила она. Если бы её сердце всё ещё было в груди, оно могло бы замереть от вины, но его там не было. — Я просто женщина с мертвой сестрой. Я всего лишь оружие, — пояснила она, — направленное на того, кто причинил мне боль.
Лев обдумал ее слова.
— И что же ты хочешь от меня? — спросил он.
Она рассказала.
Она рассказала, и он кивнул.
После недолгого обсуждения он протянул ей руку, и они заключили сделку.
А затем Марья Антонова скрылась в ночи и направилась прямо к матери.
Она уже была готова постучать в дверь, стоя на пороге, но замерла, услышав голоса. Это напомнило ей недавний эпизод с воскрешением, разыгравшийся в её спальне. Марья взмахнула рукой, чтобы скрыть свою тень, и тихо вошла, прислушиваясь.
— …может, нам стоит закопать топор войны? — говорил пожилой мужчина. — Я помню тебя, Марья, какой ты была. Ты думала, что я не замечаю тебя или что вижу в тебе лишь инструмент, что тобой можно владеть или пользоваться. Но я видел тебя иначе. Я видел женщину нелюбимую, обесцененную. Ведьму, способную на большее, чем её подхалимствующий муж. Я видел партнёра, Марья. Я знал, что ты станешь Бабой Ягой, раньше, чем ты сама это поняла. И я был готов. Я ждал.
— Лазарь, — мягко сказала Яга. — Ты действительно думаешь, что я не была бы рада, если бы ты был рядом?
Марья сглотнула, сжав руку в кулак.
Она надеялась, что это был обман. Ложь.
Но её мать, женщина, никогда не демонстрировавшая мягкости, выглядела именно такой.
— Какие мы были глупцы, — произнёс Кощей, и ногти Марьи вонзились в её ладонь. — Неужели мы не могли бы забыть свои разногласия теперь, когда потеряли так много?
— Исправить всё, ты имеешь в виду? — спросила Яга, тяжело вздохнув. — Это было бы проще, Лазарь. Гораздо проще работать с тобой, а не против тебя.
Горло Марьи сжалось.
Отголосок того, как некогда сжималось сердце в ее груди.
— Мы страдали только из-за наших разногласий, — продолжил Кощей, его руки протянулись к костяшкам пальцев Яги, и Марья, больше не в силах выносить этого, резко выскочила из комнаты. Она взмахнула руками, рассекла воздух и мгновенно перенеслась домой.
Они верили, что пострадали.
Верили, что они страдали.
Ей хотелось кричать.
Ей хотелось, чтобы ее стошнило.
Но вместо этого в ее голове зазвучали голоса из воспоминаний.
Маша, не делай этого…
Двенадцать лет назад мать заставила её выбирать.
Маша, пожалуйста. Пожалуйста!
Двенадцать лет назад она посмотрела в глаза тому, кого любила, и произнесла самое страшное из своих слов. Она сказала ему, что ничего не чувствует.
Ты не можешь так говорить, Маша. Я знаю, что ты так не думаешь!
Двенадцать лет назад она вырвала своё сердце, отбросила его, похоронила где-то глубоко.
Маша, ты — солнце, луна и звёзды…
Маша, если ты уйдёшь, ты заберёшь с собой всё моё сердце…
Марья Антонова, я буду любить тебя до конца своих дней.
— Дима, — прошептала она, прерывисто дыша, и откинулась на спинку кровати.
Если бы ты только выбрала меня, Маша, я бы спас тебя от этой жизни.
Она смотрела на линии
